Маяковский лирика

Смыкай ряды!

Чтоб крепла трудовая Русь,
одна должна быть почва:
неразрываемый союз
крестьянства
        и рабочего.
Не раз мы вместе были, чать:
лихая
         шла година.
Рабочих
     и крестьянства рать
шагала воедино.
Когда пришли
          расправы дни,
мы
      вместе
     шли
             на тронище,
и вместе,
     кулаком одним,
покрыли по коронище.
Восстав
     на богатейский мир,
союзом тоже,
         вместе,
пузатых
     с фабрик

Стихает бас в комариные трельки ...

Стихает бас в комариные трельки.
Подбитые воздухом, стихли тарелки.
Обои,
    стены
      блёкли…
         блёкли…
Тонули в серых тонах офортовых.
Со стенки
     на город разросшийся
              Бёклин
Москвой расставил «Остров мертвых».
Давным-давно.
        Подавно —
теперь.
    И нету проще!
Вон
   в лодке,
      скутан саваном,
недвижный перевозчик.
Не то моря,
      не то поля —
их шорох тишью стерт весь.
А за морями —
        тополя

Рассказ про то, как узнал Фадей закон, защищающий рабочих людей

Пришел и грянул октябрьский гром.
Рвал,
   воротил,
      раскалывал в щепки.
И встал
   над бывшим
                 буржуйским добром
новый хозяин —
      рабочий в кепке.
Явился новый хозяин земли.
Взялся за руль рукой охочей.
—Полным ходом!
               Вперед шевели! —
Имя ему —
            советский рабочий.
За всю маету стародавних лет,
что месили рабочих
                  в кровавое тесто, —
пропорол рабочий
                хозяйский жилет,
пригвоздил

Про это

В этой теме,
     и личной
         и мелкой,
перепетой не раз
        и не пять,
я кружил поэтической белкой
и хочу кружиться опять.
Эта тема
     сейчас
        и молитвой у Будды
и у негра вострит на хозяев нож.
Если Марс,
     и на нем хоть один сердцелюдый,
то и он
    сейчас
      скрипит
           про то ж.
Эта тема придет,
        калеку за локти
подтолкнет к бумаге,
         прикажет:
              — Скреби! —
И калека
    с бумаги

Горб

Арбат толкучкою давил
и сбоку
     и с хвоста.
Невмоготу —
        кряхтел да выл
и крикнул извозца.
И вдруг
     такая стала тишь.
Куда девалась скорбь?
Всё было как всегда,
         и лишь
ушел извозчик в горб.
В чуть видный съежился комок,
умерен в вёрстах езд.
Он не мешал,
        я видеть мог
цветущее окрест.
И свет
           и радость от него же
и в золоте Арбат.
Чуть плелся конь.
             Дрожали вожжи.
Извозчик был горбат.

Про Феклу, Акулину, корову и бога

Нежная вещь — корова.
Корову
    не оставишь без пищи и крова.
Что человек —
жить норовит меж ласк
               и нег.
Заботилась о корове Фекла,
ходит вокруг да около.
Но корова —
          чахнет раз от разу.
То ли
         дрянь какая поедена и попита,
то ли
         от других переняла заразу,
то ли промочила в снегу копыта, —
только тает корова,
         свеча словно.
От хворобы
        никакая тварь не застрахована.
Не касается корова
         ни жратвы,

Немолод очень лад баллад ...

Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад.
Лубянский проезд.
        Водопьяный.
              Вид
вот.
  Вот
    фон.
В постели она.
      Она лежит.
Он.
  На столе телефон.
«Он» и «она» баллада моя.
Не страшно нов я.
Страшно то,
     ч то «он» — это я
и то, что «она» —
        моя.
При чем тюрьма?
        Рождество.
            Кутерьма.
Без решеток окошки домика!

Ни знахарство, ни благодать бога в болезни не подмога

Нашла на деревню
         оспа-зараза.
Вопит деревня.
              Потеряла разум.
Смерть деревню косит и косит.
Сёла
         хотят разобраться в вопросе.
Ванька
    дурак
             сказал сразу:
«Дело ясное —
             оно не без сглазу.
Ты
     вокруг коровы пегой
возьми
    и на ножке одной
           побегай
да громко кричи больного имя.
Заразу —
    как рукой снимет».
Прыгают —
        орут,
         аж волдыри в горле.
А люди

Страницы