Кабинет восковых фигур...

Кто не учился в детстве в школах,
Историй мира не читал,
Кто исторических героев
В натуре видеть не желал,
И кто в часы уединенья,
В часы вечерней тишины
Не рисовал воображеньем
Картин геройской старины?
Чтоб оживить свои идеи,
О чем мечтала старина,
Так вы идите в галерею,
Идите в дом Осоргина.
Там всё, что умерло и сгнило,
Мы оживили навсегда.
Оно и дешево и мило:
Ей-ей, смотрите, господа!
Чем вам по Невскому слоняться,
Морозить уши и носы,
Идите с прошлым повидаться,
Смотреть истлевшие красы.
Там целый ряд былых деяний
Людей умерших и живых
Предстанет в пышных одеяньях
В лице героев восковых.
Вы их с вниманьем рассмотрите,—
Довольны будете собой,
Притом художнику дадите
За труд награду с похвалой.
Взойдете — прямо перед вами
Стоит задумавшись один,
Тальма, прославленный людями,
Французской сцены исполин.
Его французы все любили,
Он их героев представлял;
Как мы их лица оживили,
Так он их страсти оживлял.
Иван Иваныч Штейнигер-с
С саженной бородою,
Он был в немецком городе-с
Когда-то головою.
А вот Вильгельм Васильевич
Тель, парень молодой;
Он славно дрался с немцами
За город свой родной.
Он — штука не последняя—
В историю попал,
Хоть в жизнь свою истории
Ни разу не читал.
А жил-то он в Швейцарии
В то время, когда там
Жил Геслер, злой правитель их,
Всех щелкал по ушам.
Там этому-то Геслеру
Тель как-то нагрубил.
У Теля сын был маленький,
Отец его любил.
Ну, Геслер и велел ему,
Чтоб в сына он стрелял
И яблоко с главы его
Стрелой своею снял.
С тоскою Тель прицелился,
Вдруг воздух завизжал,
Все вскрикнули от радости—
Он в яблоко попал.
Всё это здесь представлено,
Всяк сделан как живой:
Сам Геслер, Тель, жена его,
И сын, и тесть седой—
Картина интересная.
Да что тут толковать,
Придите, так увидите—
Мы рады показать.
Вот лорд Кохрен, британец храбрый,
Одет в пурпуровый мундир;
И с ним Миаули отважный,
Известный греков командир.
И предводитель фильелинов,
Искавший счастия людей
И храбро дравшихся за греков
Для славы собственной своей;
Фабвье, полковник знаменитый,
Порядку греков он учил,
От императора французов
Он крест французский получил.
Встречался с турками он редко,
Да больно турок не любил,
Хотя и редко, да уж метко
При каждой встрече колотил.
К ним турка смуглого с посланьем
Паша египетский прислал,
Тот турок, полн негодованья,
Вождям посланье отдавал.
А здесь рожденный для короны,
Еще в младенческих летах,
Представлен сын Наполеона
У юной мамки на руках.
С дитяти глаз она не сводит,
Его лелеет, веселит,
С ним на руках весь день проводит,
Всю ночь у ног его сидит.
Смотрите больше на ребенка:
Печать несчастия на нем,
Рейштадтским герцогом он умер,
Родился римским королем.
А здесь царевна молодая
Во всей красе, во цвете лет,
С тоскою взоры устремляет
В последний раз на божий свет.
Пред нею, преклонив колена,
Стоит Мельвиль, седой старик,
Товарищ гибельного плена,
Главою грустною поник.
Вокруг, в тревожном ожиданьи,
С слезами фрельны на глазах
Сидят, прощаясь до свиданья
В блаженной жизни, в небесах.
Вот графы Кентский и Шревсбури,
И мрачен их печальный взор,
Они несут, как тучи бурю,
Царевне грозный приговор.
Еще вблизи от эшафота,
С улыбкой зверства на устах,
Стоит отверженец народа,
Палач с секирою в руках.
При первом взгляде на картину
Все фибры сердца задрожат,
Ведь это страшная кончина
Несчастной Марии Стюарт!!!
Ах, вот еще про этого,
Совсем было забыл,
Когда взойдете в двери вы,
Тут немец прежде был,
Сидит он, как оглянетесь,
Весь в черном, небольшой,
Так вы ему не кланяйтесь,
Он мертвый, восковой.
Знать, это Шульт, хозяин сам,
Сначала думал я,
Да что-то больно пристально
Он смотрит на меня.
Тут я и образумился—
Знать, это не живой,
Взглянул тотчас же в книжечку:
Ах точно, восковой.
Он Пальмом прозывается,
В Нюрнберге прежде жил,
Да книжечку какую-то
Про немцев сочинил.
Книжонка-то пустячная,
Да франков он ругал,
Так автора несчастного
Француз и расстрелял.—
А вот, пленительна как счастье,
Стройна как дикая сосна,
Царица неги, сладострастья
Сидит, детьми окружена.
Она бела, как снег ваш хладный,
Как ваши зори, румяна,
Как летний вечер ваш отрадна,
Как цвет полуденный, нежна.
Кто молод, в ком бушуют страсти,
Кто их не в силах победить,
Кто любит негу сладострастья,
Кто может пламенно любить,—
Вы не ходите в галерею,
Не пробуждайте сердца сон,
Не оживить вам Галатею,
Как оживил Пигмалион.
Венера сердцем овладеет,
Все чувства страсти пробудит,
Она и старость разогреет,
А юность?— в прах испепелит.
А здесь две старушоночки
Танцуют менуэт.
Величиной с котеночка,
А 70 лишь лет,
И рожицы умильные,
Улыбка на устах,
Старушки щепетильные,
Смешны ну так, что страх!
Ну вот и Кант, философ славный,
А вот и Лютер, Меланхтон,
Вольтер, писатель презабавный,
Сатирик злой и атеист.
А здесь сидит его патрон,
Великий Фридрих, бич австрийцев,
Король, писатель и артист.
О вы, седые дипломаты,
О вы, читатели газет,
Есть и для вас в моей палате
Презанимательный предмет.
Сюда, сюда, Кузьма Петрович,
Сюда, сюда, почтенный Шпак,
Взойдите прямо и смотрите,
Немного вправо, точно так:
Преинтересная картина—
Пред вами рядышком стоят
И черноокая Христина,
И черноусый Фердинанд.—
Хотите видеть в отдаленьи
От пулей, ядер и огня
Картину грозного сраженья
И смерть французского вождя,—
Смотрите: бледный, помертвелый,
На трупе бранного коня
Лежит Моран, беспечно смелый,
Средь грозной битвы и огня.
Он был убит под Люнебургом,
Который храбро защищал,
И эту сцену в Петербурге
Теперь кто б видеть не желал?
Смотрите ж, вот она: всё мрачно,
Вождя любимого всем жаль,
На лицах воинов бесстрашных
И безнадежность и печаль,
А их доспехи боевые
Сребром и золотом горят,
Все эти лошади — живые,
Все эти люди говорят!
А здесь Махмуд, султан турецкий,
Среди наложниц молодых,
И азиятских, и немецких,
И итальяночек живых.
Потом Антония-девица,
Она с усами, с бородой,
Хотя с усами не годится
Ходить девице молодой.
А вот и тот, кто целый мир
Геройской славой изумил,
Пред кем Европа трепетала,
Чье слово чтилось как закон,
Чье имя храбрых ужасало,
Кто прежде был Наполеон.
Но смерть героя не щадила,
Как он при жизни не щадил,—
Она великого сразила,
Как он всю жизнь свою разил;
Под пышным черным балдахином
Лежит герой Наполеон,
Вокруг его стоят уныло
Маршал Бертран и Монтолон,
Вокруг развешаны знамена,
Трофеи славы и побед,
Под ними меч Наполеона,
Который знает целый свет.
Кто ж это в бархатной скуфейке,
С крестом французским на груди,
Сидит так смирно на скамейке,
На гроб так пристально глядит?
То славный Гете современник,
Писатель с чувством и умом,
То славный веймарский советник
Виланд, вы знаете об нем;
Виланд и Гете нам знакомы,
И город Веймар нам сродни,
Под сенью царственного дома
Они так пышно расцвели.
Как сердцу русскому не биться,
Припомнив город нам родной,
Его державная царица
Была российскою княжной.
А здесь Франклин — в года былые
Он много истин нам открыл,
Открыл отводы громовые
И молний злобу усмирил.
Кто это кроткое созданье,
Кто эта дивная жена,
За что на горе и страданье
Она судьбой обречена?
Каким небесным выраженьем
Горят прекрасные глаза,
В чертах и кротость, и смиренье,
С ресницы катится слеза;
Вблизи страдалицы прекрасной
Истлевший череп и земля
Напоминают ей всечасно
Тщету земного бытия.
Ее назвать я вам не смею,
Она не здешняя жена,
Пред нею мир благоговеет,
Она для неба создана!—
А это просто чучело,
Стоит такой смешной,
В старинной шапке с бантиком,
С небритой бородой.
Стоит да ухмыляется,
Как лошадь на овес,
Да так и заливается,
Такую дичь понес.
Какой-то вальс чувствительный
Орган его поет,
Ну просто так разительно,
Что всякого проймет;
Из воску весь составлен он,
А как живой стоит,
Одно мне в нем не нравится—
Совсем не говорит.
Приятно б побеседовать—
Он много, чай, видал,
Когда с своей шарманкою
В Неметчине гулял.
Известно, что в Неметчине
Не то, что на Руси,
И бабы словно барыни,
Поди-ко расспроси!
Да вот хоть эта барыня,
Ведь с прялкою сидит,
А тоже, смотришь, в чепчике,
Да как еще вертит.
Смешная, но преумная,
Уж видно по глазам,
Читает, верно, книги всё—
Да только по складам.
А вот еще компаньица,
Прекраснейший народ,
Картежники да пьяницы,
Один из них урод,
Не знает он приличия,
Зевает за столом—
Но, верно, невоспитанный.
И платье-то на нем
Не то, что на хозяине.
Вот этот так дантист,
Носина преогромнейший,
Должно быть что артист.
Одет весьма прилично он,
Да только без очков:
Известно, что красавицы
Не любят старичков.
А он вот с этой девушкой
Ну, знаете, тово.—
Да кто не куртизоловал?
Так это ничего.
На свадьбе же серебряной
Не всё ведь только есть,
Жена, старушка дряхлая,
Успела надоесть.
Да к ней же подбирается
Какой-то там чудак,
Хоть стар, да, впрочем, кажется,
Что парень не дурак,
Он с розочкою аленькой
Изволит подходить,
А женщине, да старенькой,
Ведь можно всем польстить.
Проклятые картежники—
Отдельный уж народ,
Один из них хоть седенький,
А видно, что урод.
К себе он карты лучшие
Изволит подбирать,
Товарищ же вполпьяна,—
Так выгодно играть.—
А… баум, ну точно наш,
Такая же битка,
Как липочку ощиплет вас,
Проворная рука.
Вот здесь так чудо-девушка,
Бела и румяна,
Да что-то крепко спит она,
Должно быть что пьяна.
Как смотришь, так и хочется
Смотреть, не свел бы глаз,
Ведь этаких красоточек
Уж не найдешь у нас.
Хоть есть, конечно, славные,
Да знаете, не так,
Не слишком образованы,
Не скажут слова в смак.
А брат-то у красавицы
Уж парень пожилой,
Должно быть, из Японии,
Костюм такой смешной.
Халат на нем поношенный,
Из толстого сукна,
Веревкой подпоясанный,
Как сторы у окна.—
А вот еще оказия,
Ну кто б подумать мог,
Ренель, старушка дряхлая,
Родила разом трех.
Мадам Капель из Австрии
Шесть разом родила—
Да, впрочем, баба крепкая
Лет в 30, не стара;
Все мальчики смирнехонько
На столике лежат,
У столика их матери,
Как есть, они сидят.—
Вот штука любопытная,
А страшно посмотреть,
Такой ужасной смертию
Не дай бог умереть.—
А рожи все прегадкие,
Смотреть — так страх берет,
Так, кажется, и бросится
Да кожу обдерет.
Ужасная история:
Какой-то граф весной
Отправился в Германию
Со всей своей семьей,
Наследство пребогатое
Он ехал получать.
В корчме остановилися
От бури ночевать.
Давно уж все по комнатам
Особым разошлись
И спать, когда всё стихнуло,
Покойно улеглись;
Вдруг страшные разбойники
Напали на корчму,
Сам грозный Гран-Диаволо,
Нет спуску никому!!
И старого, и малого,
И женщин, и мужчин
Колотят напропалую,
Не спасся ни один.
Всё живо так представлено,
Так жалостно глядят
Все графские дитяточки,
И видно, что кричат.
Граф, стиснутый злодеями,
Стоит уж чуть живой,
Слуга его валяется
С разбитой головой.
Тут сам и Гран-Диаволо,
Сердито так глядит,
Он держит нитку жемчугу
И спрятать норовит,
А может быть, и четки то,
Известно, что бандит
Сначала богу молится,
А после уж кутит,—
Ба, ба, а это что за рожи,
А это что за генерал?
Зачем себе и адъютанту
Он сажей рожу замарал?
Ах нет, да как бы вам не сажей,
Его уж бог так уродил,
Ведь это Гейнрих, царь Доминго
Что после сам себя убил.—
Bonjour, madame Шарлота Гаген,
И вы, которой целый мир
С таким усердьем восхищался,
Вы, улетевший наш кумир,
И вы, краса, с подмосток сцены
В такое общество пришли,
И вы, прекрасная сирена,
Среди великих сей земли!
Вот герцог Брауншвейгский Карл,
Он целый век пропировал.
Здесь Карл X, добрый царь,
Недолго был он на престоле,
На нем он с честью восседал,
Его оставил поневоле.
Леон XII, он добрый
Был церкви западной главой
И замечателен своею
Необыкновенной красотой.
А это что за старичок,
Танцует с бабой молодою?
То Жак, тирольский мужичок,
С своей девятою женою.
Здесь жертва варварства и зверства
Великой нации детей,
Погибла средь своей столицы
От рук подвластных ей людей.
То рень Мария Антоанета,
Ее убили в цвете лет.
Почтеннейшая публика,
Уж дали вы два рублика,
Так что и толковать,
Как гривны-то не дать?
А фокусы отличные
Представит жид смешной,
Ну точно как естественный,
А он ведь не живой.
Да вам уж эта нация
Известна наперед:
Хоть мертвый жид, а за пояс
Он всякого заткнет;
Уж так они рождаются,
С такою головой,—
Другой жиденок маленький,
А вострый ведь какой.
Наш жид ужасный фокусник,
Творит он чудеса,
Как будто бы колдун какой,
Отводит всем глаза.
Он сделает вам яица
Из ягод и плодов
И превратит крыс маленьких
В огромнейших котов;
Придите, так увидите,
Ужаснейший он плут,
Лимоны, сливы, яблоки
В руках его растут.
Пред ним фигурка славная
На столике стоит,
Как кончит, так хозяина
За труд благодарит.
Но я обязан в заключенье
Почтенной публике сказать,
Я сам германец, не умею
Стихов по-русски написать,
Просил об этом я другого,
А сам осмелюсь вас просить:
Мои фигуры восковые
Благоволите посетить.
Когда угодно приходите,
Мы будем рады завсегда,
Собак лишь только не водите
Да не курите, господа.
Шинели, зонтики и палки
Прошу в передней оставлять.
Потом всяк может объективно
По нашим комнатам гулять,
На всё смотрите субъективно,
Прошу руками лишь не брать.
От слишком частых потрясений
И кукла может пострадать.
Теперь скажу вам со смиреньем:
Мне честь вас видеть дорога,
Я остаюсь с моим почтеньем
(Жан Шульт), Покорный ваш слуга.