Небольшие известные стихи, лирика советского поэта Сергея Городецкого.
Как распустилась? Ты рада теплу?
Знаю, y вас там веселье и давка,
Дружно работают в каждом yглy.
Высyнyть листик иль синий цветочек
Каждый спешит молодой корешок
Раньше, чем ива из ласковых почек
Первый покажет зеленый листок.
Стопудовая краса.
Мчатся сани-самокаты,
Не жалей коню овса!
Почерневшая избенка,
В лежку праздники идут.
Пухнут десны у ребенка.
Что же хлеба не везут?
Помчатся дни без удержу, как все.
Всё то же солнце в ночь лучами грянет
И травы вспыхнут в утренней росе.
И человек, бесчисленный, как звёзды,
Свой новый подвиг для меня начнёт.
Но песенка, которую я создал,
В его трудах хоть искрою блеснёт.
Кому раньше подыматься,
Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел ветер полетать,
Напустил он птиц крылатых,
Облак серых и лохматых.
Запушило небосвод,
Днём и ночью снег идёт,
А меж облак, под оконцем,
Плачут горько Месяц с Солнцем:
Раз-два-три-четыре-пять.
Кому тучи разгонять?
Белой вьюгой закрути,
Вьюжной песней утоми,
Чтоб за елями, под елями
В белоснежный сон уйти —
Только сон не отыми.
Всё взяла, на ветер кинула:
На, пляши, гуди, мети,
Замети, убей, уйми!
Косы белые раскинула,
Пляшешь, душишь — отпусти!
Руки-вихри разойми!
Черники; снесу
Моей маме.
Вот еще кочка.
Я не боюсь!
Нет ли грибочка?
Ну-ка, нагнусь.
А вон на елке
Дятел сидит,
В дереве щелки
Важно долбит.
Видно, на ужин
Жук ему нужен
С усами.
Когда, лазурью светозарной
Рожденная, сочилась лень
Из каждой ветки благодарной.
Белело тело, белое, как хмель
Кипучих волн озерных.
Тянул, смеясь, веселый Лель
Лучи волосьев черных.
И сам Ярила пышно увенчал
Концы волос зеленой кроной
И, заплетая, разметал
В цвету лазурном цвет зеленый.
Пустынник белый беспредельных вод,
Куда ты держишь своей безумный путь?
— Маяк отчаянья меня зовет.
Но вод его боятся корабли,
Под ним — громады черного кремня.
Ты разобьешься, не узнав земли...
— Я разобьюсь. Земля не для меня.
Зачем же ты уходишь в океан?
Зачем гневишь высокую звезду?
Зачем ты в белый облачен туман?
— Я с неба безнадежности иду.
Иль разлучиться небу жаль с тобой,
Или тебе блаженства в мире нет,—
О чем же небо в грусти голубой?
— О том, что близок на земле рассвет.
Воет вьюга? Я с тобой.
Гаснут искры, улетая,
Блекнет пепел золотой.
Хочешь сказку? Жил на свете
Белый ангел. Где? Забыл.
Помнят звезды. Знают дети.
Он всегда печален был.
Уж слезинка? Ну, не надо.
Много сказок для тебя:
Вышла козочка из сада...
Что? Обидел? Я — любя.
Воет вьюга. Потемнело.
Лето, лето... Светлый юг...
Ходит дрема и несмело
Замыкает сонный круг.
На бугре солнцепек.
Собирайся, сбирайся, народ,
В хоровод!
Станем кругом ходить
Да весну веселить,
Хоровод заведем,
Запоем:
Здравствуй, здравствуй, весна!
Прилетела весна
Впопыхах.
Разносила красу,
Зеленила в лесу,
На полях.
Ах ты, елочка-ель,
Ах, сосна, ты сосна,
Не одни вы теперь зелены
У весны!
Вешний воздух, как хмель,
И пьянит, веселит,
И зовет
В хоровод.
Будем кругом идти,
Ты, весна, залети
В тесный круг.
Улыбнись, озари
И цветами весь луг
Убери!
Больно в сердце отдается,
Воля вольная — увы!
Тесен терем одинокий,
Склеп печален одноокий,
За стеною гул молвы.
За стеною солнце, солнце!
Но не к солнцу глаз-оконце!
А в такую же стену.
И таят глухие стены
Без любви и без измены
Мысль жестокую одну:
Как бы крепче стиснуть волю,
Как убить живую долю,
Впиться, мучить и пытать,
И тупым, бесстыдным смехом
На усладу злым потехам
Гордость смять и растоптать.
Но и в малое оконце
Вижу я на небе солнце,
Отраженное в лучах
И разлитое повсюду:
В тьму ночей и в сердце люду,
На стенах и в облаках.
Солнца ясность золотая!
Я храню тебя, святая,
Я и здесь останусь жив!
Птица с криком пролетела,
Быстро, преданно и смело
Клятву в небо восхитив.
Реет, веет стог румяный,
Дионисом осиянный.
И взывает древле-дико
Ярость солнечного лика,
Ярость пламенного крика:
В хороводы, в хороводы,
О, соборуйтесь, народы,
Звезды, звери, горы, воды!
Вздымем голос хороводный
И осеем свод бесплодный
Цветом радости народной.
Древний хаос потревожим,
Космос скованный низложим,-
Мы ведь можем, можем, можем!
Только пламенней желанья,
Только ярче ликованья,-
Расколдуем мирозданье!
И предвечности далекой
Завопит огонь безокой
Над толпою тайноокой,
И заплещет хаос пенный,
Возвращенный и бессменный,
Вырываясь из вселенной.
От реки голубой на равнины земли.
И опять тихий путь в берегах без конца
Вдаль уносит меня, молодого пловца.
Уж и как же ты, даль, на Руси далека!
Уж не будет ли жизнь для меня коротка?
Вон по берегу в гору бредет человек.
Видно, стар, видно, нищ, видно, ходит весь век.
А видал ли края, все ль концы исходил,
Как в последнюю гору поплелся без сил?
Так бери ж и меня, заповедная даль!
Схороню я в тебе вековую печаль.
Уж и как же, печаль, на Руси ты крепка!
Вихрем в песню впилась волгаря-бурлака.
И несешь, и томишь, обнимаешь, как мать,—
Видно, век свой с тобою и мне вековать.
Так пускай же вдали опечалюсь за всех,
Чтобы вспыхнул за мной оживляющий смех,
Чтобы песня взвилась огневая за мной
Над великой, скорбящей моею страной.
По зарослям благоуханной Явы.
Как ящерицу, дико обжигая,
Ей кожу рыжей сделал луч кудрявый.
Замучена полуденной работой,
К любовнику, такому же нагому,
Она бежала в лунное болото,
К сплетённому из вешних прутьев дому.
И там кричали, радуясь, как дети,
Что труд прошёл, а ночь ещё продлится,
Показывая на жемчужном свете
Блестящие от долгой ласки лица.
С утра голландец с ремешковой плёткой
На пристани следил за упаковкой
Клеймёных ящиков — и кровью кроткой
Окрашивал тугую плётку ловко.
Потом с валов могучих океана
Корабль срезал бунтующую пену,
Пока в каюте мягкой капитана
Купцы высчитывали вес и цену.
До пристани, закутанной в туманы,
Томились, гордо засыпая, зёрна.
А там, на Яве, кровяные раны
На девушке горели рыже-чёрной...
Любуешься порою, как в фарфоре
Кипит с отливом золотистым кофе,
И вдруг — в мозгу встаёт желаний море,
И кровь томит тоска по катастрофе:
Сломать насилье! Снять с дикарской воли
Бесстыдство злое купли и продажи!
Плетей не надо для цветов магнолий!
Не надо солнцу океана стражи!
Отмстить за бешенство бичей ремённых!
Пусть хищники в туман уйдут кровавый!
Да здравствует свобода угнетённых
Во всех краях и на болотах Явы!
Сама сидела на цепи
И в голову себе гвоздила
Одно проклятое: «Терпи!»
Гнила в пещерах и колодах,
Крутила мощи, в срубах жглась,
И род от рода, год от года
Терпела темноту и грязь.
Мечтая о небесном рае,
В смердящем ужилась гробу.
В бунтах бессмысленных сгорая,
Бояр носила на горбу.
Петлю затягивая туже,
Сама тащилась на убой
И бубенцом цветистых дужек
Бранилась с горькою судьбой.
А всё, что было молодого
И дерзкого - огонь мирской, -
В срамное всучивала слово,
Душила пьяною тоской.
О, ведь и я любил так слепо
Колоколов вечерний звон,
Монастыря седую крепость,
Черницы поясной поклон!
И ладан сказок несуразных,
И тлен непротивленья злу,
И пенье нищих безобразных,
И сон угодника в углу.
Как много сил дубовых прахом
Распалось, высохло в труху:
Довольно кланялись мы плахам,
Иконостасу и греху!
Пусть кровью мы сдираем ветошь,
Но мы сдерём её с себя!
В алмаз густеют искры света,
Стекляшку молоты дробят.
Пусть грузен труд, и взмахи грубы,
И в песнях славы слышен вой -
Живое ставит жизни срубы,
В могилу валит, что мертво.
В провалах страшного распада
Восстали вихри новых звёзд.
Ушедшая под землю падаль
Пророчит богатырский рост.
Раздвинуты границы мира,
Былое небылью ушло,
О, ведь и мне жилось так сиро, -
Теперь так буйно и светло!
Весь иссохший с рук до ног,
Он стоит в болотной жиже,
Он от зноя изнемог.
Сверху жжёт, а снизу мочит,
Спину мокрую согнув,
Он с рассвета вплоть до ночи
Рис сажает по зерну.
Тяжесть в членах онемелых,
Задурманил пар воды,
Но от зёрен этих белых
Будут новые пуды.
За двенадцатичасовый
Нестерпимый этот труд
Недоваренного плова
В полдень горсть ему дадут.
И стаканчик чаю малый
Самоварщик полевой
Даст устам его усталым,
Сам от зноя чуть живой.
По садам сверкают розы.
Зацветают миндали,
Ветер запахом мимозы
Веет где-то там, вдали.
Ты ж опять в своё болото
Из-под плётки торопись,
Чтоб смертельною работой
Добывать для сытых рис.
Рису много! Зорким оком
Не окинешь всех полян!
Но — велик аллах с пророком! —
Всей землёй владеет хан!
Он насыпал рис в коробки,
И навьюченный амбал,
Как верблюд, немой и робкий,
В порт, согнувшись, побежал.
Там на чёрном клюве-кране,
Неприступен и угрюм,
Рис поднимет англичанин
И опустит в жадный трюм.
Кто-то новые мильоны
Занесёт себе в доход,
И опять в свой пар зелёный
Раб с проклятьями бредёт.
Но в горах, в долинах сонных,
Как ручей, бежит молва:
У народов угнетённых
Есть отечество — Москва.