Небольшие известные стихотворения белорусского поэта Мицкевича (Adam Mickiewicz).
Гонимый грозною волной,
Ты сердце не томи тревогой,
Не застилай глаза слезой!
Давно исчез корабль в тумане,
И уплыла надежда с ним;
Что толку в немощном рыданье,
Когда конец неотвратим?
Нет, лучше, с грозной бурей споря,
Последний миг борьбе отдать,
Чем с отмели глядеть на море
И раны горестно считать.
Завидовать ли тем, кто ближе к солнцу юга?
Ковром кашмирским ширь без края и конца,
Цветы в шелках зари, из пламени сердца,
Но там бюльбюль, запев, уже смежает очи,
Цветенье розы там мгновения короче,
Наш материк суров, но память он хранит
О тех, кто сотни лет в его могилах спит.
А там, где чтит земля тех, кто лежит в могилах,
Живые о живых вовек забыть не в силах!
Луна на западе печальна и бледна,
Фиалка клонится, росой отягчена,
А роза от зари румянцем запылала.
И златокудрая Лаура мне предстала
В окне, а я стоял, поникший, у окна.
"Зачем вы все грустны - фиалка, и луна,
И ты, возлюбленный?" - так мне она сказала.
Я вечером пришел, едва ниспала мгла, -
Луна восходит ввысь, румяна и светла,
Фиалка ожила от сумрака ночного.
И ты, любимая, ты, нежная, в окне,
Вдвойне прекрасная, теперь сияешь мне,
А я у ног твоих тоскую молча снова.
Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,
Меж заводей цветов, в волнах травы плывет,
Минуя острова багряного бурьяна.
Темнеет. Впереди - ни шляха, ни кургана.
Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод...
Вон блещет облако, а в нем звезда встает:
То за стальным Днестром маяк у Аккермана.
Как тихо! Постоим. Далеко в стороне
Я слышу журавлей в незримой вышине,
Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет,
Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет.
Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать
И зов с Литвы... Но в путь! Никто не позовет.
Вздыхал, остановясь в раздумии глубоком:
"Когда б, невидимый, я мог единым оком,
Прощаясь навсегда с любимою страной,
Увидеть милую!" Чу! Кто там за рекой?
Его Диана? Да! Она в плаще широком
Несется на коне - и стала над потоком,
Но обернулась вдруг... глядит... Иль там другой?
Охотник побледнел, дрожа, к стволу прижался,
Глазами Каина смотрел и усмехался...
Забил заряд, - в лице и страх и торжество, -
Вновь опустил ружье, на миг заколебался,
Увидел пыль вдали и вскинул - ждет его!
Навел... все ближе пыль... и нет там никого.
Стыдиться прошлого и гнать воспоминанья?
Ужель душа твоя за все свои страданья
Опустошающей тоске обречена?
Иль в том была твоя невольная вина,
Что выдали тебя смущенных глаз признанья,
Что мне доверила ты честь без колебанья
И в стойкости своей была убеждена?
Всегда одни, всегда ограждены стенами,
С любовной жаждою, с безумными мечтами
Боролись долго мы - но не хватило сил.
Все алтари теперь я оболью слезами -
Не для того, чтоб грех создатель мне простил.
Но чтобы мне твоим раскаяньем не мстил!
Не вваливайся в дом с непрошенным докладом
О том, что знают все: что хлеб побило градом,
Что в Греции - мятеж, а где-то был банкет.
И если ты застал приятный tete-a-tete,
Заметь, как встречен ты: улыбкой, хмурым взглядом,
И как сидят они, поодаль или рядом,
Не смущены ль они, в порядке ль туалет.
И если видишь ты: прелестнейшая панна,
Хоть вовсе не смешно, смеется непрестанно,
А кавалер молчит, скривив улыбкой рот,
То взглянет на часы, то ерзать вдруг начнет,
Так слушай мой совет: откланяйся нежданно!
И знаешь ли, когда прийти к ним? Через год!
Знакомый взор искал я в незнакомом взоре.
Ты вспыхнула в ответ, - так, радуясь Авроре,
Вдруг загорается раскрывшийся бутон.
Едва запела ты - я был заворожен,
И ширилась душа, забыв земное горе,
Как будто ангел пел, и в голубом просторе
Спасенье возвещал нам маятник времен.
Не бойся, милая, открой мне сердце смело,
Коль сердцу моему ответило оно.
Пусть люди против нас, пусть небо так велело,
И тайно, без надежд, любить мне суждено,
Пускай другому жизнь отдаст тебя всецело,
Душа твоя - с моей обручена давно.
Небесные цветы взошли в былые лета,
Потом цветы я рвал для твоего букета,
Но горькая полынь уже таилась в нем.
Когда бурьян и терн покрыли все кругом,
Ужель средь них цветок увянет до расцвета?
Прими теперь букет, хоть скудный, от поэта
На память о земле, сродйившей нас в былом.
Ах, сердце, отстрадав, как этот луг, увяло.
Огнем прекрасных чувств оно тебя питало,
Когда я молод был и был тобой любим.
Хоть по своей вине оно преступным стало,
Хоть много мучилось, принадлежа другим,
Не презирай его - ведь ты владела им.
Неясное, незнаемое имя
Оставил путник в знак, что был он в Риме…
Где путник тот? Скажи, мой чичероне!
Быть может, вскоре скроется он в пене
Ворчливых волн, иль немо, бессловесно
Поглотят жизнь его и злоключенья
Пески пустынь, и сгинет он безвестно.
Что думал он, – хочу я догадаться,
Когда, блуждая по чужой отчизне.
Слов не нашел, сумел лишь расписаться,
Лишь этот след оставил в книге жизни.
Писал ли это он, как на гробнице,
В раздумье, медленно рукой дрожащей;
Иль обронил небрежно уходящий,
Как одинокую слезу с ресницы?
Мой чичероне, с детским ты обличьем,
Но древней мудростью сияют очи,
Меня по Риму, полному величьем,
Как ангел, водишь ты с утра до ночи.
Ты взором в сердце камня проникаешь.
Один намек – и делается зримым
Тебе былое… Ах, быть может, знаешь
Ты даже то, что будет с пилигримом!
Руль сломан, мачты треск, зловещий хрип насосов.
Вот вырвало канат последний у матросов.
Закат в крови померк, надежда умерла.
Трубит победу шторм! По водяным горам,
В кипящем хаосе, в дожде и вихре пены,
Как воин, рвущийся на вражеские стены,
Идет на судно смерть, и нет защиты нам.
Те падают без чувств, а те ломают руки,
Друзья прощаются в предчувствии разлуки.
Обняв свое дитя, молитвы шепчет мать.
Один на корабле к спасенью не стремится.
Он мыслит: счастлив тот, кому дано молиться,
Иль быть бесчувственным, иль друга обнимать!
В одном встречал восторг, укор и смех в другом:
"Всегда любовь, тоска, ты вечно о своем!
Чтобы поэтом стать - подобных бредней мало.
Ты разумом созрел, и старше сердце стало,
Так что ж оно горит младенческим огнем?
Ужель ты вдохновлен высоким божеством,
Чтоб сердце лишь себя всечасно воспевало?"
Был справедлив упрек! И вслед Урсыну я,
Алкея лиру взяв, высоким древним строем
Тотчас запел хвалу прославленным героям,
Но разбежались тут и лучшие друзья.
Тогда, рассвирепев, я лиру бросил в Лету:
Каков ты, слушатель, таким и быть поэту!
Стучится в дверь лакей, - неужто визитеры?
Да, это гость, и вот - поклоны, разговоры...
Ушел, но черт несет другого на порог!
Капканы бы для них расставить вдоль дорог,
Нарыть бы волчьих ям, - бессильны все затворы!
Ужель нельзя спастись от их проклятой своры?
О, если б я удрать на край вселенной мог!
Докучливый глупец! Мне дорог каждый миг,
А он, он все сидит и чешет свой язык...
Но вот он привстает... ух, даже сердце бьется!
Вот встал, вот натянул перчатку наконец,
Вот шляпу взял... ура! уходит!.. О творец!
Погибли все мечты: он сел, он остается!
Он здесь - в лице твоем, а там - в селеньях рая.
Так солнце делится, близ тучи проплывая:
Оно и здесь и там - за дымкой золотой.
Но вот блеснул зрачок, еще от сна хмельной:
Вздохнула, - как слепит голубизна дневная!
А мухи на лицо садятся, докучая.
День добрый! В окнах свет, и, видишь, я с тобой.
Не с тем к возлюбленной спешил я, но не скрою:
Внезапно оробел пред сонной красотою.
Скажи, прогнал твой сон тревог вчерашних тень?
День добрый! Протяни мне руку! Иль не стою?
Велишь - и я уйду! Но свой наряд надень
И выходи скорей. Услышишь: добрый день!
Владел когда-то тройкою чудесной.
Тех добрых лошадей запомнил наш Парнас,
Я вмиг нарисовать сумел бы тройку эту.
И вот недавно за столом,
Ведя беседу о былом,
Вопрос я задал моему поэту:
- Что с ними сталось? Где они сейчас? -
Он мне в ответ:
- И сам я не пойму,
Какая тайна тут сокрыта.
Их всех держали на одном корму,
Конюшня не узка, приличное корыто.
Чего бы им еще? Но через год они
Дошли между собой до форменной грызни...
Что делать? И вздохнувши тяжко,
Решил я врозь продать их всех,
Но угодили, как на грех,
Они в одну кацапскую упряжку!
И вот лишь тройка в путь - у них раздор опять.
- Эй, ваше хохлородие! Молчать! -
Так говорит хохлу потомок гордый Леха.
Мазур примерно отвечает так:
- Ты, мол, хоть шляхтич, а дурак.
Огрею, будет не до смеха! -
Ну, а козацкий конь, от ног до головы
Весь в мыле, так им ржет:
- Эй, вы!
Ты, шляхтич, ты, мужичья кляча,
Когда приедем мы и станем по местам,
Я и тому и этому задам! - А те в ответ:
- Получишь сдачи! -
Кацапу-ямщику их ссоры нипочем,
Он стеганул хохловича бичом,
Мазура он огрел, и Леха шлепнул люто,
И дело повернул так круто,
Что тройка к станции пришла в одну минуту!
А сам Кацап, добром закончив путь,
Засыпал им овса и дал им отдохнуть.
Какой же вывод здесь? Нетрудно разобраться:
Дерутся за едой, а под кнутом мирятся.
Уж полночь. Все глухо во мраке,
Лишь ветер шумит по развалинам старым
Да воют уныло собаки.
Почти до конца догоревший огарок
Мерцает в подсвечнике медном,
На миг огонек раздувается, ярок,
И меркнет миганием бледным.
Мне страшно! И ночь не приносит покоя
И ласки, как было когда-то:
В мечтах вспоминается время другое!
Прочь!.. сгинуло все без возврата.
Забвенья ищу я, уткнувшись в страницы,
Иль, книгу отбросив, мечтаю -
И вижу любимые, милые лица;
Очнусь вдруг и снова читаю.
А то вдруг почудится мне на мгновенье -
Любимая входит иль братья;
Вскочу и стою перед собственной тенью,
Ко мне протянувшей объятья.
Нет, лучше, пока еще светится пламя,
Стихами, запевшими звонче,
Беседовать буду с моими друзьями, -
Начну, но, наверно, не кончу.
Быть может, согрею весенним порывом
Стих зимний, полночный, унылый;
Хочу написать что-нибудь о любви вам,
Об ужасах и о Марыле.
Кто кистью прославить решил свое имя -
Пусть пишет с Марыли портреты,
Пусть имя Марыли стихами своими
Навек обессмертят поэты.
Хотя сознаю я все это прекрасно,
Но я ведь пишу не для славы;
О том расскажу вам, что в вечер ненастный
Марыле читал для забавы.
Марыля любовь отмеряла так скупо,
Была равнодушна ко вздохам;
Ни разу не скажут "люблю" ее губы
На сто раз ей сказанных "охам".
За это вот в Руте, как полночь звонили
И тени бродили по саду,
Не раз перед сном на прощанье Марыле
Читал я вот эту балладу.