Небольшие, корткие стихи известной советской поэтессы Матвеевой.
Одно с тех пор нам удалось на свете:
От образца отделаться; добиться,
Чтоб... сами дети — не были «как дети»!
Как белых чашек черепки,
Лежат и там и тут;
Должно быть, с меду окосев
И осерчав на вся и всех,
Шмели посуду бьют...
Первым – на пепелищах отстроиться надо
(Нет приятней процесса!),
А вторым – чтобы вовсе Россия исчезла,
Чтобы в их диверсантские зенки не лезла
Хвоя Русского Леса!
Европы,— не Восток, а та страна,
Где зной сошел, как тяжесть раздраженья,
А сказочность — втройне заострена.
Где краски света, музыки и сна;
Шипов смягченье, роз разоруженье,
Жасминовые головокруженья,
В ста отраженьях — комнат глубина.
Сто потолков огнем сапфиров движет.
Сонм арапчат по желтой анфиладе
Бежит — и в то же время на коврах,
Далеких, золотых, недвижных, вышит...
А дым курильниц все мотает пряди —
Не вовсе с прялкой Запада порвав...
Как вы мне чужды,
Когда, склоняясь, подбирала
Обломки дружбы.
Когда глядела не с упреком,
А только с грустью,
Вы думали - я рвусь к истокам,
А я-то - к устью.
Разлукой больше не стращала.
Не обольщалась.
Вы думали, что я прощала,
А я - прощалась.
Чтоб, ни греха не чуя, ни вины,
Напасть на безоружного — гуртом,
Впотьмах, из-за угла и со спины.
В кощунстве — там, где во скиту святом
Жил мученик. В грабительстве казны.
Величие мы в девках видим... В том,
В чём непотребство видеть бы должны.
Мы с виду — хоть куда! (Хотя не раз
Со стороны подошвы видел нас
Щенок бездомный, сын пинков и травль.)
Но в грозных сечах нам страшнее всех —
Бунт роз. Ягнячье право. Мёртвый лев.
И хиросимский маленький журавль.
Ногами вскидывают яро.
Но шея их длиннее ног
И сверху не слыхать удара
Им собственных копыт своих.
И улетающие морды
Полны вниманья к дымам города
На горизонтах голубых.
Их несуразный взгляд прикован
И к трубам, пурпурно-морковным,
И к вышкам, близящим грозу...
А взбрыки, плеч толчки пятнистых,
Их стычки (где-то там, внизу!)
Не стоят их раздумий чистых.
В прозе и в стихах
Толкует о свободе.
Но если есть она в верхах,
То нет её – в народе.
Так ущемлён не может быть
Никто в подлунном мире!
Ни свой домишко защитить,
Ни выступить в эфире
Не может русский человек!
А ежели, с разгону,
Негаданно, сквозь мрак и снег
Прорвётся к микрофону, –
То голос у него дрожит,
Как птаха на ладони...
Как будто всё ещё бежит
Он от лихой погони.
При всей их важности не лезущие в стих.
Закон стиха суров: он ставит нам барьеры
И говорит: «Скачи, но лишь от сих до сих».
Есть клады ценных слез, есть копи, есть пещеры
Алмазных вымыслов и фактов золотых,
Но муза не придаст им ни малейшей веры,
Пока отделки блеск не заиграл на них.
Как часто темная певца терзает сила!
Как песня бы его страданья облегчила!
Пой, торопись, Орфей! Твой дар тебя спасет!
Уж весь подземный сонм его за платье ловит...
Он может умереть, пока слова готовит!
Но не готовых слов он не произнесет.
Там, в лесу, и дальше, за ручьем...
Все цветы - на первый слух - молчат,
Если их не спросишь ни о чем.
Да, но ветер, пчелы и роса,
Чуть касаясь их раскрытых ртов,
Кажется, любые голоса
Могут сделать голосом цветов.
Но кувшинка молчаливей всех.
Сколько ни стою на берегу, -
Но кувшинка молчаливей всех, -
Я ее расслышать не могу.
Горло ль ей сдавила глубина?
Тайна ль тайн под ней погребена?
Но кувшинка молчаливей всех:
Все поют - молчит она одна.
Я плутала у тяжелых вод,
Я старалась к ней найти подход -
Все напрасно: полчище болот,
Как на грех, кувшинку стережет.
Полчище болот-бородачей,
Скопище чудовищных ночей,
Сонмы сов, бессонных, как на грех...
О! Кувшинка
Молчаливей всех.
Грязь выпил,
Грязь выпила снег…
Не близок ночлег,
Но близок рассвет…
Сегодня заснуть не придется…
Как нежная пряжа, прядется
Глухой, неуверенный свет,
Снег выпал,
Согрелся в канаве,
Растаял на желтой траве…
То гуще,
То реже тонами
Плывут облака
В не окрепшей пока
Синеве…
Двенадцать проталин сменялись местами,
Какие-то тени привстали…
Дорога в тумане
Тепла,
Как рука в рукаве…
…Снег выпал,
Растаял,
Но тая, оставил
Беззвучную речь за устами
И вкрадчивый блеск
На промокшей, полегшей ботве.
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной Сьерры.
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.
Тишина. Лишь только песню
О любви поёт погонщик,
Только песню о любви поёт погонщик,
Да порой встряхнётся мул,
И колокольчики на нём,
И колокольчики на нём забьются звонче.
Ну скорей, скорей, мой мул!
Я вижу, ты совсем заснул:
Ну поспешим - застанем дома дорогую...
Ты напьёшься из ручья,
А я мешок сорву с плеча
И потреплю тебя и в морду поцелую.
Ах, как долго, долго едем!
Как трудна в горах дорога!
Чуть видны вдали хребты туманной Сьерры...
Ах, как тихо, тихо в мире!
Лишь порою из-под мула,
Прошумев, сорвётся в бездну камень серый.
Не испытала моря. Не пришлось.
Мне только самый край его подола
Концами пальцев тронуть довелось.
Но с маяком холодновато-грустным
Я как прямой преемственник морей
Беседую. Да, да, я говорю с ним
От имени спасенных кораблей!
Спасибо, друг, что бурными ночами
Стоишь один, с испариной на лбу,
И, как локтями, крепкими лучами
Растаскиваешь темень, как толпу.
За то, что в час, когда приносит море
К твоим ногам случайные дары -
То рыбку в блеске мокрой мишуры,
То водоросли с длинной бахромою,
То рыжий от воды матросский нож,
То целый город раковин порожних,
Волнисто-нежных, точно крем пирожных,
То панцирь краба,- ты их не берешь.
Напрасно кто-то, с мыслью воровскою
Петляющий по берегу в ночи,
Хотел бы твой огонь, как рот рукою,
Зажать и крикнуть: "Хватит! Замолчи!"
Ты говоришь. Огнем. Настолько внятно,
Что в мокрой тьме, в прерывистой дали,
Увидят
И услышат
И превратно
Тебя не истолкуют корабли.
Пластилин нежней, чем глина.
Я леплю из пластилина
Кукол, клоунов, собак.
Если кукла выйдет плохо -
Назову ее «Дурёха»,
Если клоун выйдет плохо -
Назову его «Дурак».
Подошли ко мне два брата,
Подошли и говорят:
«Разве кукла виновата?
Разве клоун виноват?
Ты их любишь маловато,
Ты их лепишь плоховато,
Ты сама в том виновата,
И никто не виноват.»
Я леплю из пластилина,
А сама вздыхаю тяжко.
Я леплю из пластилина,
Приговаривая так:
Если кукла выйдет плохо -
Назову ее «Бедняжка»,
Если клоун выйдет плохо -
Назову его «Бедняк».
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока - пену.
И если гвоздь к дому
Пригнать концом острым,
Без молотка, сразу,
Он сам войдет в стену.
Сломал ветлу ветер,
В саду сровнял гряды -
Аж корешок редьки
Из почвы сам вылез.
И, подкатясь боком
К соседнему саду,
В чужую врос грядку
И снова там вырос.
А шквал унес в море
Десятка два шлюпок,
А рыбакам - горе,
не раскурить трубок.
А раскурить надо,
Да вот зажечь спичку,
Как на лету взглядом
Остановить птичку.
Какой большой ветер!
Ах, какой вихрь!
А ты сидишь тихо,
А ты глядишь нежно.
И никакой силой
Тебя нельзя стронуть,
Скорей Нептун слезет
Со своего трона.
Какой большой ветер
Напал на наш остров!
С домишек сдул крыши,
Как с молока - пену.
И если гвоздь к дому
Пригнать концом острым,
Без молотка, сразу,
Он сам войдет в стену.
И жить не могу быстрее,
Беспечность
Бывает опасною,
Как песня на Москестреме,
Как смех над водоворотами,
Подхваченный скал толпою,
Где нет прибоя...
Но то-то и
Ужасно, что нет прибоя!
Высокий прыжками львиными,
Прибой знаменит наскоком.
Но гибель — ещё ль не унылее,
Где к берегу волны — боком?
И ни пены нет,
Ни препоны нет!
Но муторно, но отвратно
Могущественно-неуклонное
Раскручиванье обратно
Всех вод — от амфитеатра скал!
Был час — мы и в рифах спасались.
Кто ждал, чтобы — вдруг — патриаршеские
Ключ фантазии
Кораллы — и те отказались
От нас?!
...Когда я опаздываю
Быстрее, плутаю — острее,
Растёт безмятежность
Опасная,
Как музыка на Мальстреме,
Куда верхоглядная камбала
Без тени — в глазу — интереса
И та залетит, как сомнамбула,
Скатившаяся с навеса;
Где — с грузом,
С командой отъявленной,
Огромный, в оснастке звонкой,
Корабль осою отравленной
Вращается над воронкой...
Лишь почта
В бутылке, отправленной
За мыс,
Уплывает сторонкой...