Чудеса!

Как днище бочки,
        правильным диском
стояла
   луна
     над дворцом Ливадийским.
Взошла над землей
        и пошла заливать ее,
и льется на море,
        на мир,
           на Ливадию.
В царевых дворцах —
         мужики-санаторники.
Луна, как дура,
      почти в исступлении,
глядят
   глаза
     блинорожия плоского
в афишу на стенах дворца:
              «Во вторник
выступление
товарища Маяковского».
Сам самодержец,
        здесь же,
              рядом,
гонял по залам
      и по биллиардам.
И вот,
   где Романов
        дулся с маркёрами,
шары
     ложа́
     под свитское ржание,
читаю я
    крестьянам
            о форме
стихов —
     и о содержании.
Звонок.
   Луна
     отодвинулась тусклая,
и я,
  в электричестве,
         стою на эстраде.
Сидят предо мною
        рязанские,
            тульские,
почесывают бороды русские,
ерошат пальцами
        русые пряди,
Их лица ясны,
      яснее, чем блюдце,
где надо — хмуреют,
         где надо —
              смеются.
Пусть тот,
       кто Советам
            не знает це́ну,
со мною станет
       от радости пьяным:
где можно
     еще
      читать во дворце —
что?
  Стихи!
     Кому?
        Крестьянам!
Такую страну
      и сравнивать не с чем, —
где еще
   мыслимы
        подобные вещи?!
И думаю я
     обо всем,
         как о чуде.
Такое настало,
      а что еще будет!
Вижу:
      выходят
      после лекции
два мужика
     слоновьей комплекции.
Уселись
    вдвоем
       под стеклянный шар,
и первый
    второму
        заметил:
              — Мишка,
оченно хороша —
эта
  последняя
      была рифмишка. —
И долго еще
     гудят ливадийцы
на желтых дорожках,
         у синей водицы.