Джон Китс (John Keats): творчество, лучшие стихи английского поэта классика.

Шепча про вечность, спит оно у шхер,
И вдруг, расколыхавшись, входит в гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда ее с излету
Последний шквал занес во весь карьер.

Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой.
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум морской,
Пока сирен не различите пенья!

Четыре разных времени в году.
Четыре их и у тебя, душа.
Весной мы пьем беспечно, на ходу
Прекрасное из полного ковша.
Смакуя летом этот вешний мед,
Душа летает, крылья распустив.
А осенью от бурь и непогод
Она в укромный прячется залив.
Теперь она довольствуется тем,
Что сквозь туман глядит на ход вещей.
Пусть жизнь идет неслышная совсем,
Как у порога льющийся ручей.

Потом - зима. Безлика и мертва.
Что делать! Жизнь людская такова.

О Байрон! Песней сладостной печали
Ты к нежности склоняешь все вокруг,
Как будто с арфы, потрясенной вдруг
Сочувствием, рыданья в прах упали,

И чтоб они не смолкли, не пропали,
Ты осторожно поднял каждый звук,
Дал волшебство словам душевных мук,
Явил нам скорбь в сияющем хорале.

Так темной туче отсвет золотой
Дарит луна, идя тропой дозорной,
Так жемчугом блестит убор простой,

Так жилками мерцает мрамор черный.
Пой, лебедь гордый, песнь разлуки пой,
Дай нам упиться грустью благотворной

Как голубь из редеющего мрака
Взмывает ввысь, приветствуя восход,
Стремя к заре восторженный полет,
Так взмыл твой дух над сиротливой ракой -
К мирам любви, превыше зодиака,
Где славу и сияющий почет
Сонм ангелов на праведников льет
По милости Божественного Знака.

Там в единении с бессмертным хором
Восторженной хвалой ты чтишь Творца -
Иль к звездам устремляешься дозором
По слову Всемогущего Отца.
Удел твой видя просветленным взором,
Зачем нам скорбью омрачать сердца?

Я полем шел - в тот час стрясают птицы
С зеленых кровель гнезд алмазный сор
И воинство, спеша в дневной дозор,
Велит щитам помятым распрямиться.

И вдруг природа знак дала раскрыться
Долинной розе, что своих сестер
Опередила и сладила взор,
Как жезл в руках Титании-царицы.

Мой нюх был сыт, расхожий аромат
Садовых роз ему претил - и что же? -
Ты роз прислал - я радостью объят,
И у меня мороз пошел по коже.
Их голоса чуть слышно говорят
О мирной радости, о дружбе нерасхожей.

Венок из ветви лавра благовонной!
Нет сладостнее в мире ничего.
Самой луне, что радужной короной
Увенчана, не превзойти его!

Но есть еще росистые бутоны
И первой влажной розы торжество,
Морская зыбь от вздохов Альционы,
Трех голосов созвучных волшебство,

Глядящий сквозь серебряные слезы
Апрель и мая солнечные грозы...
Однако изощряться перестань:

Хоть не имеет равных твой избранник,
Но этим царственным очам, как данник
Смиренный, пусть воздаст восторга дань!

Мир! Отгони раздор от наших нив,
Не дай войне опять в наш дом вселиться!
Тройное королевство осенив,
Верни улыбку на живые лица.

Я рад тебе! Я рад соединиться
С товарищами - с теми, кто вдали.
Не порть нам радость! Дай надежде сбыться
И нимфе гор сочувственно внемли.

Как нам - покой, Европе ниспошли
Свободу! Пусть увидят короли,
Что стали прошлым цепи тирании,

Что Вольностью ты стал для всей земли,
И есть Закон - и он согнет их выи.
Так, ужас прекратив, ты счастье дашь впервые.

Вращая томно глазками, сидят,
Грызут печенье, устремивши взгляд
В пространство, подавляют вздох с трудом,
Забыв про чай, про аппетит, про дом,
Скрестивши руки, сдерживая крик, -
Огонь погас, нет угля, случай дик,
Нет, чтоб позвать служанку, позвонив.
Поодаль муха тонет в молоке,
А где гуманность, тоже вдалеке?
Нет-нет, вот Вертер ложечку возьмет
И вовремя от гибели спасет;
Чуток хлопот, и вот уже в полет
Стремится муха, прочь от страшных вод.
Ромео! Встань, нагар со свеч сними,
Цветной капустой расползлись они.
О, свечный саван! - то намек, что мне
Пора в дом 7, на южной стороне.
"Увы мне, друг, какой у вас сюртук!
Что за портной?" - "Простите, недосуг
Ответить. Я не знаю, что сказать.
Где б мог он жить? Могу лишь повторять,
Что я не знаю. Он, к моей беде,
Жил в Вэппинге, а может жить везде".

Девчонка из Девона, чем у тебя
Набита ручная плетенка?
Видать, со сметаны так щеки румяны,
Не дашь ли сметаны, девчонка?

Люблю я твой мед и цветы на лугах
И очень люблю твое масло,
Но больше, признаться, люблю целоваться, -
О, только не дуйся напрасно!

Мне сладки и долы твои, и холмы,
И овцы кудрявые в долах,
Но сладкого слаще средь вереска в чаще
Валяться на травах медовых.

Так что же? Повесим на иву платок,
А рядом поставим корзинку
И ляжем в теплыни на зыбкой перине
Среди незабудок в обнимку.

О, если б вечным быть, как ты, Звезда!
Но не сиять в величье одиноком,
Над бездной ночи бодрствуя всегда,
На Землю глядя равнодушным оком -

Вершат ли воды свой святой обряд,
Брегам людским даруя очищенье,
Иль надевают зимний свой наряд
Гора и дол в земном круговращенье, -

Я неизменным, вечным быть хочу,
Чтобы ловить любимых губ дыханье,
Щекой прижаться к милому плечу,
Прекрасной груди видеть колыханье

И в тишине, забыв покой для нег,
Жить без конца - или уснуть навек.

Любовь! Игрушка лени золотой!
Кумир, такой божественно-прекрасный,
Что юность, в упоенье расточая
Ей сотни тысяч ласковых имен,
Сама себя божественною мнит
И, праздная, безумствует все лето,
Гребенку барышни признав тиарой,
Стрелой Амура - биллиардный кий.
Тогда живет Антоний в Брунсвик-сквере,
И Клеопатра - в номере седьмом.
Но если страсть воспламеняла мир,
Бросала в прах цариц и полководцев,
Глупцы! - так вашу мелкую страстишку
Сравню я только с сорною травой.
Восстановите тот тяжелый жемчуг,
Что растворен царицею Египта,
И хоть на вас касторовые шляпы -
Я вам скажу: вы можете любить!

Неслышимый, незримый,
Склонился я к любимой
Проститься с серебристой истомой сонных рук.
О, их прикосновенье -
И счастье, и мученье:
Сначала душу ранит, потом целит недуг.

О веки - чудный глянец,
И влажных губ румянец,
И тени звуков сладких вкруг них витают вновь;
Объят я тишиною,
Но их слова со мною:
"Ни меры, ни пределов не ведает любовь".

Наставницы столь нежной
Я ученик прилежный;
Для шалостей сладчайших был этот день рожден
И я, не промедляя,
Вкушу утехи рая,
Хоть залился румянцем рассветный небосклон.

Встающий день дохнул и свеж и бодр,
И весь мой страх, и мрачность - все прошло.
Мой ясен дух, грядущее светло,
Лавр осенил мой неприметный одр.

Свидетельницы звезды! Жить в тиши,
Смотреть на солнце и носить венок
Из листьев Феба, данный мне в залог
Из белых рук, от искренней души!

Кто скажет: "брось", "не надо" - лишь наглец!
Кто осмеет, пороча, цель мою?
Будь он герой, сам Цезарь, - мой венец

Я не отдам, как честь не отдаю.
И, преклонив колени наконец,
Целую руку щедрую твою.

Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном.
И мы затем цветы в гирлянды вьем,
Чтоб привязаться больше к чернозему
Наперекор томленью и надлому
Высоких душ, унынью вопреки
И дикости, загнавшей в тупики
Исканья наши. Да, назло пороку,
Луч красоты в одно мгновенье ока
Сгоняет с сердца тучи. Таковы
Луна и солнце, шелесты листвы,
Гурты овечьи, таковы нарциссы
В густой траве, где под прикрытьем мыса
Ручьи защиты ищут от жары,
И точно так рассыпаны дары
Лесной гвоздики на лесной поляне.
И таковы великие преданья
О славных мертвых первых дней земли,
Что мы детьми слыхали иль прочли.

Дикарка-слава избегает тех,
Кто следует за ней толпой послушной.
Имеет мальчик у нее успех
Или повеса, к славе равнодушный.

Гордячка к тем влюбленным холодней,
Кто без нее счастливым быть не хочет.
Ей кажется: кто говорит о ней
Иль ждет ее, - тот честь ее порочит!

Она - цыганка. Нильская волна
Ее лица видала отраженье.
Поэт влюбленный! Заплати сполна
Презреньем за ее пренебреженье.

Ты с ней простись учтиво - и рабой
Она пойдет, быть может, за тобой!

Дай мне перо и свиток вощаной -
Белее светлой ангельской ладони
И света звезд: к юдоли благовоний,
В край лучезарный дух умчится мой.

Оживлены божественной игрой,
Там колесницы мчат, лоснятся кони,
Искрятся крылья, жемчуга в короне,
И взгляды острые в толпе живой.

Как пенье услаждает чуткий слух!
Строка моя, будь звучно-величавой,
Когда торжественный умолкнет звук.

Сражается теперь мой высший дух,
Чтоб стих мой небесам служил оправой.
И одиноким не очнуться вдруг!