Стихотворения к 12 апреля - полёту первого космонавта земли Юрия Гагарина

На бриге, рождённом из дыма и грома,
Не он ли к Луне улетал с космодрома?
Но взгляд, где укрылся огонь метеоров,
Смущается вспышек в руках репортёров.

– Скажите, нельзя ли в блаженном порыве
Похлопать комету, как лошадь, по гриве? –
Но лётчик молчит (предоставив поэту
Восторженную снисходительность эту).

Хотя – космонавтики раннею ранью –
И вправду он был за неведомой гранью,
Ему – молчаливому – кажется странным
Так часто докладывать о несказанном.

1974

Садятся космонавты в корабли,
и то их отличает от Антея,
что, оторвавшись от родной земли,
становятся они ещё сильнее.

Врачам их перегрузок не учесть:
лишь космонавты знают, что помимо
ньютоновского притяженья есть
родное – и оно неодолимо!

И вновь, звезду ловя на небосводе,
душой готова космос весь объять,
Россия взора с корабля не сводит,
как с колыбели любящая мать.

Как дерево с горящими корнями,
земли частицу за собой влача,
уходит ввысь железная свеча
и тает над зелёными полями.

Усыпан неусыпными огнями
свод неба, словно чёрная парча.
Скользит корабль по лезвию луча,
и вот уже рассвет настигнут нами.

В обычный день так возникает дата –
и в веке наступает перелом.
Какая даль землянами объята!

Здесь каждый миг полёта незнаком.
Мы в высоте. И словно знак возврата
крылом земли лежит ракетодром.

1985

Лежим в бурьяне на краю обрыва
и отрешенно смотрим в глубину.
Там светится, снуёт, резвится рыба
и ползают домушницы по дну.
– Забавно, – шепчет мой пытливый друг.
И мысль мелькает странная: «А вдруг,
над вечностью склоняясь, вот сейчас
далёкий кто-то наблюдает нас
и, улыбаясь, думает: «Забавно…»
Определяет возраст, вид, размер!..»
Мы на охоте перегрелись явно
и вязнем в сонме солнечных химер.
Забавно… Нет, я с этим не согласен!
Я – человек! Мой путь из мрака ясен.
А если даже кто-то есть,
предположив его существованье,
я равен с ним! Пусть слышит мирозданье:
мой разум не унизит эта весть!
И если всё же где-то во Вселенной
блуждает жизни одинокий свет,
живя идеей братства неизменной,
я шлю ему ликующий привет!

1974

Я первый смерил жизнь обратным счётом,
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.

Я затаился и затих. И замер.
Мне показалось – я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружён в молчанье. А пока
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.

Хлестнула память, как кнутом, по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублёр, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:
Запас заглавных букв – на одного.
Мы вместе с ним прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.

Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Всё мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето.

И словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи.
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вёл я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд.
Обычное моё босое детство
Обуют и в скрижали занесут.

Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля –
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.

И пламя мыслей вихрем чувств задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.

И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивлённо
Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул – не помню – крик ли? Кляп ли?
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала всё топливо до капли
И отвалилась первая ступень.

Там надо мной сирены голосили
Не знаю – хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки. Тишина.

Эксперимент вошёл в другую фазу, –
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу –
И получил команду отдыхать.

Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие своё.
Пришла такая приторная лёгкость,
Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петли свился,
Стучались в рёбра лёгкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился, –
Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль – так мало, ничего!..

И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал,
И я узнал, что я впервые в мире
В Историю «поехали!» сказал.

Двадцатый космический. Странные птицы
взлетают средь ночи из огненных гнёзд.
На думах, на душах, на буднях, на лицах
тревожные резкие отблески звёзд.

Я спустился сквозь облако перистое,
и оказалось – герой…
Выпало мне первенство –
первым мог быть и второй.
Слава была подлинная,
славы было полно,
но следующего подвига
мне не суждено.
Меня охраняют от гибели,
живого отлили в медь.

Я тяготения имени
не в силах преодолеть…
Неужто почётным праведником
показываться в толпе
и стариться памятником
самому себе? –
речи, приёмы, застолья
на весь отпущенный век…
Но я ведь не только история,
я живой человек!
Простите меня, начальники,
Родина и народ,
позвольте вы мне нечаянный
ещё хоть один полёт!
Полна моя молодость истиной,
что верить нельзя в предел…

Не вынес я славы пожизненной.
Я жить перед смертью хотел.

Американский с советским
сошлись корабли на орбите.
Этот полёт совместный
давно Циолковский предвидел.
Трудились – впервые в Истории –
там, где звёзд многоточие,
в космической лаборатории
двух держав звездолётчики…
В Калуге на улице Брута,
в Москве на Садово-Спасской
начало звёздных маршрутов,
тогда казавшихся сказкой.
Ещё наша Родина Азией
считалась у западных стран,
ещё в Европе фантазией
считали ленинский план.
Ещё не забылась Гидра,
что с плакатов кричала,
когда под именем ГИРДА
возникло это начало.
Слово ГИРД, чьё значение
прочтёте в журнале, в книге ли:
Группа изучения
реактивных двигателей, –
тогда на листе фанеры
читалось в подвале старом:
Группа инженеров,
работающих даром.
Так вспомянем же добрым словом
под ярким советским солнцем
Цандера с Королёвым
и всех друзей-циолковцев!
Это они в подвале
долго ломали голову:
«Где для новой детали
взять серебра или олова?»
У бабок, преданных богу,
выпрашивали кресты,
чтоб стали в нашу эпоху
явью наши мечты.
Бросали в тигель без возгласа
ложечки из сервизов,
чтоб нас улыбкой из космоса
приветствовал телевизор…
Славя звёздных пилотов,
выращенных нашей планетой,
вспомним тех, кто работал
над первой пробной ракетой!

1975

Молодой Циолковский преподавал
В Боровском уездном училище.

Вот церквушка деревянная,
Скоро вся быльём зарастёт,
Но разносит молва туманная
Слух про тайный подземный ход.
У старушки, местной жительницы,
Все подробности расспрошу,
По теории относительности
Экскурс в прошлое совершу.
На глухой городской окраине
Где-то вынырну в прошлом веке я,
Постучусь случайным странником
В дом учителя геометрии…
Вызывая восторг и ярость,
Мы, коньки надев, налегке,
Зонт используя, словно парус,
Поплывём по зимней реке…
Будет самое гениальное
Ещё скрыто в начале пути,
А улыбка Юры Гагарина
Чуть забрезжит там, впереди…
Константина Эдуардовича,
Жаль, о том не смогу известить,
Лишь светящегося ястреба
Помогу ему запустить.

…Тихо, люди. Наступает это.
Он уходит за особенный порог.
Все военные, все лётчики планеты,
козырьки надвиньте –
и под козырёк.
Наступает, надвигается минута.
Площадь Красная – туда не подойдёшь.
Только залпы слышу главного салюта,
дрожь земли
и тихий первый дождь.
Не какого-то Икара-фаталиста,
не безудержно-слепого игрока –
мы сегодня провожаем коммуниста
в завоёванные подвигом века.

Всё естественно, по мнению летящих.
Авиация нещадна, как война.
Только солнечно-красивых, настоящих
забирает, ненасытная, она.

Плачет мама. Сын не ступит за калитку,
не порадуется с батькой на поля.

Озарённая Гагаринской Улыбкой,
голубая,
будет вечно плыть Земля!

Плачет Валя, будто в чём-то виновата, –
не отвадила от неба, не смогла.

…Русый парень,
по-гагарински крылатый,
улыбается на плоскости крыла.

Он прожил 34 года,
как Чкалов.

1968

В болезненном тщеславии своём,
С улыбкой доброй иль с усмешкой злою,
На этом малом шарике живём,
Который называется Землёю,

В лучах проспекта или пустыря,
Или у океанской зыби серой –
Равно внутри того же пузыря,
Который именуют атмосферой.

Но в чём же наше счастье будет впредь?
Чтобы с негромкой грустью оглянуться
И навсегда отсюда улететь?
Иль всё же в том, чтобы сюда вернуться?
1969

Гудел торжественным набатом
апрельский мир.
Какой из дней
с двенадцатым
поставить рядом
за всю историю людей?

Вокруг планеты
ликованья
прошла приливная волна.
Все поощряла упованья
и все дерзания она.

Читаю старые газеты.
Полны наивного огня
стихи, которыми поэты
откликнулись на злобу дня.

Глазок лишь только приоткрыли
учёные в немой покой,
а трубадуры вострубили:
Стожары? Марс? –
подать рукой.

На поэтическом разбеге
самим себе крича «ура»,
уже Юпитера и Веги
достигли эти мастера.

Они вколачивали в строки,
как сопричастности деталь,
словечки «дюзы», «гироблоки»
и прочую лихую сталь.

Сказать погромче, покрасивше
страсть как хотелось
про полёт,
жизнь человечью озаривший
с иных углов, иных высот.

Ещё придёт –
осмыслить это
событье дерзкое
пора.

И стартовый
сполох ракеты
погаснет вскоре у поэта
на зорком кончике пера.

И зрением души глубинным
почувствует,
как мчится свет
по расстояниям пустынным
немеренные тыщи лет.

Из байконурской глухомани
провозгласил всемирно он
о том, что начали земляне
отсчёт космических времён.

Свершён планетный подвиг века,
полёт не только одного
отчаянного человека –
взлёт человечества всего.

Друг друга чувствуя сердцами,
семьею были мы одной.
И не при нас,
а вместе с нами
летел «Восток» сверхскоростной.

1985

Икары гибнут на лету,
Но через гибели удары
Всё дальше дерзкую мечту
Несут крылатые Икары.

Встречая гибель грудью в грудь
И презирая пораженья,
Они прокладывают путь
Через земное притяженье.

Их души подвигом живут
До предпоследнего усилья,
И к звёздам мужество зовут
Пространством сломанные крылья.

Как звёзды, светят имена
Героев, чьи пути прекрасны.
Глухой Вселенной времена
Над дерзким мужеством не властны.

В одном театре, в тёмном зале,
неподалёку под Москвой
тебя я видел вместе с Валей,
ещё женой, уже вдовой.

И я запечатлел незыбко,
как озаренье и судьбу,
и эту детскую улыбку,
и чуть заметный шрам на лбу.

Включив приёмник наудачу,
средь волн эфира мировых
вчера я слушал передачу
кружка товарищей твоих.

Они, пробившись к нам сквозь дали,
не причитали тяжело,
а только медленно вздыхали,
как будто горло им свело.

И эти сдержанные вздохи
твоих подтянутых друзей –
как общий вздох одной эпохи,
как вздох морей и вздох полей.

Я видел сквозь туман московский
как раз тридцатого числа,
как тяжкий прах к стене Кремлёвской
печально Родина несла.

Ты нам оставил благородно,
уйдя из собственной среды,
большие дни торжеств народных
и день одной большой беды.

1968

В те дни, когда мы увлечённо
глядим на небесную гладь,
я должен о старом учёном
хоть несколько строк написать.

Напомнить о том человеке,
что жизнь проработал сполна
ещё в девятнадцатом веке
и в наши потом времена.

Он путь пролагал без оглядки
к светилам, мерцавшим во мгле,
старик, в неизменной крылатке
ходивший по нашей земле.

Ах, сколько ума и старанья
и сколько недюжинных сил
ещё в одиночку, заране,
он в вас, корабли мирозданья,
и в вашу оснастку вложил!

Ему б полагалась за это
(да некого тут упрекать)
при запуске первой ракеты
на месте почётном стоять.

Ему бы, шагнув через время,
войти, как в себя, в этот год
и праздновать вместе со всеми
её межпланетный полёт…

Я знаю неплохо, поверьте,
и спорить не думаю тут,
что нету у гениев смерти
и мысли их вечно живут.

Я всё это знаю, и всё же
сегодня печалит меня,
что сам прорицатель не дожил
до им предречённого дня.

Я знаю, что вселенная безбрежна.
В ней свет, в ней жизнь... И может, в этот час
С других планет настойчиво и нежно
В тайге миров разыскивают нас.

Сквозь бесконечный хаос мирозданья
Неведомые жители вдали
Уловят серебристое сиянье
Моей неостывающей Земли.

Пускай глядят!.. Но только профиль лунный
Вдруг зачеркнёт звезда наискосок –
И зазвучит, как солнечные струны,
Её неистребимый голосок –

Настойчивый, стремительно-зовущий,
Ещё не огрубевший до поры –
Земной сигнал из многозвёздной гущи
В далёкие пространства и миры.

Мы к вам придём сквозь бездну расстоянья.
Ракеты огнедышащий разбег –
Лишь первый шаг в просторы мирозданья,
Куда сегодня вышел человек.

Неправда, над нами не бездна, не мрак –
каталог наград и возмездий.
Любуемся мы на ночной зодиак,
на вечное танго созвездий.

Глядим, запрокинули головы вверх,
в безмолвие, тайну и вечность, –
там трассы судеб и мгновенный наш век
отмечены в виде невидимых вех,
что могут хранить и беречь нас.

Горячий нектар в холода февралей –
как сладкий елей вместо грога –
льёт звёздную воду чудак Водолей
в бездонную пасть Козерога.

Вселенский поток и извилист, и крут,
окрашен то ртутью, то кровью,
но, вырвавшись мартовской мглою из пут,
могучие Рыбы на нерест плывут
по Млечным протокам – к верховью.

Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,
он мается, копья ломая, –
и может без страха резвиться Телец
на светлых урочищах мая.

Из августа изголодавшийся Лев
глядит на Овена в апреле.
В июнь к Близнецам свои руки воздев,
нежнейшие девы созвездия Дев
Весы превратили в качели.

Лучи световые пробились сквозь мрак,
как нить Ариадны, конкретны,
но – и Скорпион, и таинственный Рак
от нас далеки и безвредны.

На свой зодиак человек не роптал.
Да звёздам страша ли опала?!
Он эти созвездия с неба достал,
оправил он их в драгоценный металл –
и тайна доступною стала.

1973

…Ракета в глубь небес проложит след
И мрак прошьёт серебряною нитью,
И человек готовится к отплытью
В пределы неизведанных планет.

Взметнётся пыль космических дорог,
Живая искра просверкнёт над бездной,
И к нам дойдёт из тьмы тысячезвездной
Неторопливый русский говорок.