Император

Помню —
    то ли пасха,
то ли —
      рождество:
вымыто
   и насухо
расчищено торжество.
По Тверской
        шпалерами
              стоят рядовые,
перед рядовыми —
          пристава.
Приставов
    глазами
          едят городовые:
—Ваше благородие,
         арестовать? —
Крутит
   полицмейстер
            за уши ус.
Пристав козыряет:
          — Слушаюсь! —
И вижу —
    катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
      военный молодой
в холеной бороде.
Перед ним,
    как чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
          как на наших горбах,
свита
     за ним
        в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
       в дамском писке:
Уррра!
   царь-государь Николай,
император
    и самодержец всероссийский!
Снег заносит
      косые кровельки,
серебрит
      телеграфную сеть,
он схватился
      за холод проволоки
и остался
        на ней
           висеть.
На всю Сибирь,
         на весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
    где шахты и кручи,
за Исетью,
    где ветер свистел,
приумолк
        исполкомовский кучер
и встал
   на девятой версте.
Вселенную
    снегом заволокло.
Ни зги не видать —
           как на зло̀.
И только
      следы
      от брюха волков
по следу
      диких козлов.
Шесть пудов
        (для веса ровного!),
будто правит
      кедров полком он,
снег хрустит
        под Парамоновым,
председателем
      исполкома.
Распахнулся весь,
роют
    снег
       пимы.
—Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
      Мимо! —
Здесь кедр
    топором перетроган,
зарубки
   под корень коры,
у корня,
   под кедром,
         дорога,
а в ней —
    император зарыт.
Лишь тучи
    флагами плавают,
да в тучах
    птичье вранье,
крикливое и одноглавое,
ругается воронье.
Прельщают
    многих
       короны лучи.
Пожалте,
      дворяне и шляхта,
корону
   можно
      у нас получить,
но только
    вместе с шахтой.