Красивые стихи

В Ouchy

Держала мама наши руки,
К нам заглянув на дно души.
О, этот час, канун разлуки,
О предзакатный час в Ouchy!

—«Все в знаньи, скажут вам науки.
Не знаю… Сказки — хороши!»
О, эти медленные звуки,
О, эта музыка в Ouchy!

Мы рядом. Вместе наши руки.
Нам грустно. Время, не спеши!..
О, этот час, преддверье муки,
О вечер розовый в Ouchy!

Гусар

Гусар! ты весел и беспечен,
Надев свой красный доломан.
Но знай: покой души не вечен,
И счастье на земле — туман!

Крутя лениво ус задорный,
Ты вспоминаешь стук пиров,
Но берегися думы черной —
Она черней твоих усов.

Пускай судьба тебя голубит
И страсть безумная смешит;
Но и тебя никто не любит,
Никто тобой не дорожит.

Когда ты, ментиком блистая,
Торопишь серого коня,
Не мыслит дева молодая:
«Он здесь проехал для меня».

Универсальный ответ

Мне
        надоели ноты —
много больно пишут что-то.
Предлагаю
    без лишних фраз
универсальный ответ —
         всем зараз.
Если
         нас
    вояка тот или иной
захочет
    спровоцировать войной, —
наш ответ:
нет!
А если
    даже в мордобойном вопросе
руку протянут —
         на конференцию, мол, просим, —
всегда
ответ:
    да!
Если
         держава
           та или другая
ультиматумами пугает, —
наш ответ:
нет!

Великий муж! Здесь нет награды...

Великий муж! Здесь нет награды,
Достойной доблести твоей!
Ее на небе сыщут взгляды,
И не найдут среди людей.

Но беспристрастное преданье
Твой славный подвиг сохранит,
И, услыхав твое названье,
Твой сын душою закипит.

Свершит блистательную тризну
Потомок поздний над тобой
И с непритворною слезой
Промолвит: «он любил отчизну!»

На перевод «Генриады», или Превращение Вольтера

  «Что это!— говорил Платон, —
  Остановился Флегетон,
Мегера, фурии и Цербер онемели,
  Внимая пенью твоему,
  Певец бессмертный Габриели?
    Умолкни!.. Но сему
    Безбожнику в награду
Поищем страшных мук, ужасных даже аду,
    Соделаем его
    Гнуснее самого
      Сизифа злова!»
Сказал и превратил — о ужас!— в Ослякова.

Н. И. Кролю

Сентябрь холодный бушевал,
С деревьев ржавый лист валился,
День потухающий дымился,
Сходила ночь, туман вставал.
И все для сердца и для глаз
Так было холодно-бесцветно,
Так было грустно-безответно, —
Но чья-то песнь вдруг раздалась…
И вот, каким-то обаяньем,
Туман, свернувшись, улетел,
Небесный свод поголубел
И вновь подернулся сияньем —
И все опять зазеленело,
Все обратилося к весне…
И эта греза снилась мне,
Пока мне птичка ваша пела.

Май

Помню
   старое
      1-ое Мая.
Крался
   тайком
      за последние дома я.
Косил глаза:
где жандарм,
      где казак?
Рабочий
      в кепке,
         в руке —
            перо.
Сходились —
      и дальше,
              буркнув пароль.
За Сокольниками,
             ворами,
            шайкой,
таились
      самой
         глухой лужайкой.
Спешили
       надежных
         в дозор запречь.
Отмахивали
      наскоро

Судный день

В щит золотой, висящий у престола,
Копьем ударит ангел Израфил—
И саранчой вдоль сумрачного дола
Мы потечем из треснувших могил.

Щит загудит – и ты восстанешь, боже,
И тень твоя падет на судный дол,
И будет твердь подобна красной коже,
Повергнутой кожевником в рассол.

8.VIII.12

Слушай, наводчик!

Читаю…
    Но буквы
        казались
мрачнее, чем худший бред:
«Вчера
   на варшавском вокзале
убит
  советский полпред».
Паны воркуют.
      Чистей голубицы!
—Не наша вина, мол… —
           Подвиньтесь, паны́,
мы ищем тех,
      кто рево́львер убийцы
наводит на нас
      из-за вашей спины.
Не скроете наводчиков!
За шиворот молодчиков!
И видим:
    на плитах,
        что кровью намокли,
стоит
  за спиной
      Чемберлен * в монокле.
И мы

Страницы