Легкие стихи Маяковского

Говорят...

Барбюс обиделся — чего, мол, ради критики затеяли спор пустой? Я, говорит, не французский Панаит Истрати, а испанский Лев Толстой.

Говорят, что критики названия растратили — больше сравнивать не с кем! И балканский Горький — Панаит Истрати будет назван ирландским Достоевским.

Говорят — из-за границы домой попав, после долгих во́льтов, Маяковский дома поймал «Клопа» и отнес в театр Мейерхольда.

Говорят — за изящную фигуру и лицо, предчувствуя надобность близкую, артиста Ильинского профессор Кольцов переделал в артистку Ильинскую.

Разговор с товарищем Лениным

Грудой дел,
       суматохой явлений
день отошел,
      постепенно стемнев.
Двое в комнате.
         Я
       и Ленин —
фотографией
     на белой стене.
Рот открыт
    в напряженной речи,
усов
    щетинка
      вздернулась ввысь,
в складках лба
      зажата
         человечья,
в огромный лоб
       огромная мысль.
Должно быть,
      под ним
            проходят тысячи…
Лес флагов…
        рук трава…
Я встал со стула,

Еще Петербург

В ушах обрывки теплого бала,
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.

Часы нависали, как грубая брань,
за пятым навис шестой.
А с неба смотрела какая-то дрянь
величественно, как Лев Толстой.

Гимн здоровью

Среди тонконогих, жидких кровью,
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличу!

Чтоб бешеной пляской землю овить,
скучную, как банка консервов,
давайте весенних бабочек ловить
сетью ненужных нервов!

И по камням острым, как глаза ораторов,
красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров
и бросим за решетки сумасшедших домов!

Внимательное отношение к взяточникам

Неужели и о взятках писать поэтам!
Дорогие, нам некогда. Нельзя так.
Вы, которые взяточники,
хотя бы поэтому,
не надо, не берите взяток.
Я, выколачивающий из строчек штаны, —
конечно, как начинающий, не очень часто,
я — еще и российский гражданин,
беззаветно чтущий и чиновника и участок.
Прихожу и выплакиваю все мои просьбы,
приникши щекою к светлому кителю.
Думает чиновник: «Эх, удалось бы!
Этак на двести птичку вытелю».
Сколько раз под сень чинов ник,
приносил обиды им.

Мрак

Склоняются долу солнцеподобные лики их.
И просто мрут,
и давятся,
и тонут.
Один за другим уходят великие,
за мастодонтом мастодонт…

Сегодня на Верхарна обиделись небеса.
Думает небо —
дай
зашибу его!
Господи,
кому теперь писать?
Неужели Шебуеву?

Впрочем —
пусть их пишут.
Не мне в них рыться.
Я с характером.
Вол сам.
От чтенья их
в сердце заводится мокрица
и мозг зарастает густейшим волосом.

Про пешеходов и разинь, вонзивших глазки небу в синь

  Улица —
         меж домами
           как будто ров.
Тротуары
        пешеходов
         расплескивают на асфальт.
Пешеходы ругают
        шоферов, кондукторов.
Толкнут,
       наступят,
           отдавят,
                свалят!
По Петровке —
         ходят яро
пары,
      сжаты по-сардиньи.
Легкомысленная пара,
спрыгнув с разных тротуаров,
снюхалась посередине.
Он подымает кончик кепки,
она
  опускает бровки…
От их
      рукопожатий крепких —

Это те же

Длятся
   игрища спартакиадные.
Глаз
  в изумлении
        застыл на теле —
тело здоровое,
      ровное,
             ладное.
Ну и чудно́ же в самом деле!
Неужели же это те, —
которые
в шестнадцатичасовой темноте
кривили
      спины
         хозяйской конторою?!
Неужели это тот,
которого
безработица
         выталкивала
           из фабричных ворот,
чтоб шел побираться,
         искалечен и надорван?!
Неужели это те,
которых —
буржуи

Бумажные ужасы

Если б
   в пальцах
        держал
           земли бразды я,
я бы
  землю остановил на минуту:
                 — Внемли!
Слышишь,
     перья скрипят
           механические и простые,
как будто
     зубы скрипят у земли? —
Человечья гордость,
            смирись и улягся!
Человеки эти —
        на кой они лях!
Человек
   постепенно
         становится кляксой
на огромных
     важных
         бумажных полях.
По каморкам
      ютятся

Страницы