Владимир Маяковский стихи

Фабриканты оптимистов

Не то грипп,
не то инфлуэнца.
Температура
     ниже рыб.
Ноги тянет.
     Руки ленятся.
Лежу.
      Единственное видеть мог:
напротив — окошко
         в складке холстика —
«Фотография Теремок,
Т. Мальков и М. Толстиков».
Весь день
    над дверью
         звоночный звяк,
а у окошка
     толпа зевак.
Где ты, осанка?!
        Нарядность, где ты?!
Кто в шинели,
      а кто в салопе.
А на витрине
      одни Гамле́ты,
одни герои драм и опер.

Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели

Я тру
   ежедневно
        взморщенный лоб
в раздумье
     о нашей касте,
и я не знаю:
     поэт —
         поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
     толпа малышей, —
едва вкусившие славы,
а во́лос
   уже
     отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
        выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я,
 каюсь,
   во храме
        рвусь на скандал,
и крикнуть хочется:
           — Вон! —
А вызовут в суд, —

Мы

Лезем земле под ресницами вылезших пальм
выколоть бельма пустынь,
на ссохшихся губах каналов —
дредноутов улыбки поймать.
Стынь, злоба!
На костер разожженных созвездий
взвесть не позволю мою одичавшую дряхлую мать.
Дорога — рог ада — пьяни грузовозов храпы!
Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь!
Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы,
будем хвосты на боа обрубать у комет, ковыляющих в ширь.

Любовь

Девушка пугливо куталась в болото,
ширились зловеще лягушечьи мотивы,
в рельсах колебался рыжеватый кто-то,
и укорно в буклях проходили локомотивы.

В облачные па́ры сквозь солнечный угар
врезалось бешенство ветряно́й мазурки,
и вот я — озноенный июльский тротуар,
а женщина поцелуи бросает — окурки!

Бросьте города, глупые люди!
Идите голые лить на солнцепеке
пьяные вина в меха-груди,
дождь-поцелуи в угли-щеки.

Сердечная просьба

«Ку-ль-т-у-р-р-рная р-р-р-еволюция!»
И пустились!
      Каждый вечер
блещут мысли,
      фразы льются,
пухнут диспуты
         и речи.
Потрясая истин кладом
(и не глядя
    на бумажку),
выступал
        вчера
         с докладом
сам
 товарищ Лукомашко.
Начал
     с комплиментов ярых:
распластав
    язык
         пластом,
пел
 о наших юбилярах,
о Шекспире,
    о Толстом.
Он трубил
    в тонах победных,
напрягая
       тихий

Небоскреб в разрезе

Возьми
    разбольшущий
          дом в Нью-Йорке,
взгляни
    насквозь
        на зданье на то.
Увидишь —
      старейшие
          норки да каморки —
совсем
   дооктябрьский
          Елец аль Конотоп.
Первый —
     ювелиры,
          караул бессменный,
замок
  зацепился ставням о бровь.
В сером
    герои кино,
         полисмены,
лягут
  собаками
       за чужое добро.
Третий —
     спят бюро-конторы.
Ест
  промокашки

Воровский

Сегодня,
    пролетариат,
            гром голосов раскуй,
забудь
         о всепрощеньи-воске.
Приконченный
               фашистской шайкой воровско́й,
в последний раз
               Москвой
               пройдет Воровский.
Сколько не станет…
         Сколько не стало…
Скольких — в клочья…
             Скольких — в дым…
Где б ни сдали.
             Чья б ни сдала
Мы не сдали,
           мы не сдадим.
Сегодня
              гнев
          скругли

Сказка о дезертире, устроившемся недурненько, и о том, какая участь постигла его самого и семью шкурника

Хоть пока
     победила
         крестьянская рать,
хоть пока
     на границах мир,
но не время
        еще
           в землю штык втыкать,
красных армий
         ряды крепи!
Чтоб вовеки
        не смел
         никакой Керзон
брать на-пушку,
          горланить ноты, —
даже землю паша,
       помни
             сабельный звон,
помни
       марш
      атакующей
                  роты.
Молодцом
           на коня боевого влазь,
по земле

Они и мы

В даль глазами лезу я…
Низкие лесёнки;
мне
 сия Силезия
влезла в селезенки.
Граница.
      Скука польская.
Дальше —
    больше.
От дождика
       скользкая
почва Польши.
На горизонте —
       белое.
Снега
  и Негорелое.
Как приятно
        со́ снегу
вдруг
     увидеть сосенку.
Конешно —
       березки,
снегами припарадясь,
в снежном
    лоске
большущая радость.
Километров тыщею
на Москву
    рвусь я.
Голая,

Рифмованные лозунги

Возможен ли
        социализм
           в безграмотной стране?
—Нет!
Построим ли мы
        республику труда?
—Да.
Чтоб стройка
      не зря
         была начата́,
чтоб не обрушились
         коммуны леса —
надо,
     чтоб каждый в Союзе
            читал,
надо,
     чтоб каждый в Союзе
            писал.
На сделанное
      не смотри
           довольно, умиленно:
каждый девятый
        темен и сер.
15,
 15 миллионов
безграмотных

Страницы