Лирика

Гибнущая деревня

Умирают деревни, умирают деревни!
Исчезают навеки, хоть верь, хоть не верь.
Где отыщется слово суровей и гневней,
Чтобы выразить боль этих жутких потерь?!

Без печали и слёз, будто так полагается,
Составляется акт, что с таких-то вот пор
Деревенька та «с данных учётных снимается»
И её больше нет. Вот и весь разговор.

А ведь как здесь когда-то кипела жизнь!
С гулом техники, свадьбами и крестинами.
Воевали с врагами и вновь брались
И трудиться, и свадьбы справлять с любимыми.

22 мая 1998 г. Москва

Ночь идет – и темнеет...

Ночь идет – и темнеет
Бледно-синий восток…
От одежд ее веет
По полям ветерок.

День был долог и зноен…
Ночь идет и поет
Колыбельную песню
И к покою зовет.

Грустен взор ее темный,
Одинок ее путь…
Спи-усни, мое сердце!
Отдохни… Позабудь.

1893

Странное чувство какое-то в несколько дней овладело...

Странное чувство какое-то в несколько дней овладело
Телом моим и душой, целым моим существом:
Радость и светлая грусть, благотворный покой и желанья
Детские, резвые — сам даже понять не могу.
Вот хоть теперь: посмотрю за окно на веселую зелень
Вешних деревьев, да вдруг ветер ко мне донесет
Утренний запах цветов и птичек звонкие песни—
Так бы и бросился в сад с кликом: пойдем же, пойдем!
Да как взгляну на тебя, как уселась ты там безмятежно
Подле окошка, склоня иглы ресниц на канву,

Княгиня

Дом — дворец роскошный, длинный, двухэтажный,
С садом и с решеткой; муж — сановник важный.
Красота, богатство, знатность и свобода—
Всё ей даровали случай и природа.
Только показалась — и над светским миром
Солнцем засияла, вознеслась кумиром!
Воин, царедворец, дипломат, посланник—
Красоты волшебной раболепный данник;
Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.
Властвует княгиня, цепи налагает,
Но цепей не носит, прихоти послушна,
Ни за что полюбит, бросит равнодушно:
Ей чужое счастье ничего не стоит—

«Переоценка»

Разрушили великую страну,
Ударив в спину и пронзая сердце.
И коль спросить и пристальней вглядеться,
На чьи же плечи возложить вину?

А, впрочем, это долгий разговор.
Вопрос другой, не менее суровый:
Куда мы нынче устремляем взор
И что хотим от этой жизни «новой»?

Твердят нам: «Если прежней нет страны,
То нет былых ни сложностей, ни бренностей.
Сейчас иные мерки нам нужны.
У нас теперь переоценка ценностей!»

19 марта 1998 г. Москва

Сонет к зеркалу

Не осуждая позднего раскаянья,
не искажая истины условной,
ты отражаешь Авеля и Каина,
как будто отражаешь маски клоуна.

Как будто все мы — только гости поздние,
как будто наспех поправляем галстуки,
как будто одинаково — погостами -
покончим мы, разнообразно алчущие.

Но, сознавая собственную зыбкость,
Ты будешь вновь разглядывать улыбки
и различать за мишурою ценность,
как за щитом самообмана — нежность...

О, ощути за суетностью цельность
и на обычном циферблате — вечность!

<?>

Я знаю, гордая, ты любишь самовластье...

Я знаю, гордая, ты любишь самовластье;
Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье;
Свободы смелый лик и томный взор любви
Манят наперерыв желания твои.
Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы
Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы
Давно прочел, давно — и разгадал с тех пор,
Где жертву новую твой выбирает взор.
Несчастный юноша! давно ль, веселья полный,
Скользил его челнок, расталкивая волны?
Смотри, как счастлив он, как волен… он — ничей;
Лобзает ветр один руно его кудрей.
Рука, окрепшая в труде однообразном,

Самодовольных болтунов...

«Самодовольных болтунов,
Охотников до споров модных,
Где много благородных слов,
А дел не видно благородных,
Ты откровенно презирал:
Ты не однажды предсказал
Конец велеречивой сшибки
И слово русский либерал
Произносил не без улыбки.
Ты силу собственной души
Бессильем их надменно мерил
И добродушно ей ты верил.
И точно, были хороши
Твои начальные порывы:
Озолотил бы бедняка!
Но дед и бабка были живы,
И сам ты не имел куска.
И долго спали сном позорным
Благие помыслы твои,

Страницы