Ты, меня любивший дольше Времени. - Десницы взмах! - Ты меня не любишь больше: Истина в пяти словах.
Быть мальчиком твоим светлоголовым, —О, через все века! — За пыльным пурпуром твоим брести в суровом Плаще ученика.
Улавливать сквозь всю людскую гущу Твой вздох животворящ Душой, дыханием твоим живущей, Как дуновеньем — плащ.
Победоноснее Царя Давида Чернь раздвигать плечом. От всех обид, от всей земной обиды Служить тебе плащом.
Быть между спящими учениками Тем, кто во сне — не спит. При первом чернью занесенном камне Уже не плащ — а щит!
Как настигаемый олень Летит перо. О . . . . . . . . . И как хитро!
Их сонмы гонятся за мной, — Чумная масть! Все дети матери одной, Чье имя — страсть.
Олень, олень Золоторог, Беда близка! То в свой звонкоголосый рог Трубит тоска…
По зарослям словесных чащ Спасайся, Царь! То своры дых кровокипящ, — То Ревность-Псарь!
Все громче, громче об ребро Сердечный стук… И тихо валится перо Из смуглых рук…
—Грудь Ваша благоуханна, Как розмариновый ларчик… Ясновельможна панна… —Мой молодой господарчик…
—Чем заплачу за щедроты: Темен, негромок, непризнан… Из-под ресничного взлету Что-то ответило: — Жизнью!
В каждом пришельце гонимом Пану мы Иезусу — служим… Мнет в замешательстве мнимом Горсть неподдельных жемчужин.
Перлы рассыпались,— слезы! Каждой ресницей нацелясь, Смотрит, как в прахе елозя, Их подбирает пришелец.
Седой — не увидишь, Большим — не увижу. Из глаз неподвижных Слезинки не выжмешь.
На всю твою муку, Раззор — плач: —Брось руку! Оставь плащ!
В бесстрастии Каменноокой камеи, В дверях не помедлю, Как матери медлят:
(Всей тяжестью крови, Колен, глаз — В последний земной Раз!)
Не крáдущимся перешибленным зверем, — Нет, каменной глыбою Выйду из двери — Из жизни.— О чем же Слезам течь, Раз — камень с твоих Плеч!
М.А. Кузмину
Два зарева!— нет, зеркала! Нет, два недуга! Два серафических жерла, Два черных круга
Обугленных — из льда зеркал, С плит тротуарных, Через тысячеверстья зал Дымят — полярных.
Ужасные!— Пламень и мрак! Две черных ямы. Бессонные мальчишки — так — В больницах: Мама!
Страх и укор, ах и аминь… Взмах величавый… Над каменностию простынь — Две черных славы.
Так знайте же, что реки — вспять, Что камни — помнят! Что уж опять они, опять В лучах огромных
О всеми ветрами Колеблемый лотос! Георгия — робость, Георгия — кротость…
Очей непомерных —Широких и влажных — Суровая — детская — смертная важность.
Так смертная мука Глядит из тряпья. И вся непомерная Тяжесть копья.
Не тот — высочайший, С усмешкою гордой: Кротчайший Георгий, Тишайший Георгий,
Горчайший — свеча моих бдений — Георгий, Кротчайший — с глазами оленя — Георгий!
(Трепещущей своре Простивший олень). —Которому пробил Георгиев день.
Прямо в эфир Рвется тропа. —Остановись! — Юность слепа. Ввысь им и ввысь! В синюю рожь! —Остановись! — В небо ступнешь.
…Но вал моей гордыни польской Как пал он!— С златозарных гор Мои стихи — как добровольцы К тебе стекались под шатер.
Следя полночные наезды, Бдил добровольческий табун, Пока беседовали звезды С Единодержицею струн.
Блаженны дочерей твоих, Земля, Бросавшие для боя и для бега. Блаженны в Елисейские поля Вступившие, не обольстившись негой.
Так лавр растет,— жестоколист и трезв, Лавр-летописец, горячитель боя. —Содружества заоблачный отвес Не променяю на юдоль любови.
