Стихи о душе

На рельсах

Кублицкой-Пиоттуx

Вот ночь своей грудью прильнула
К семье облетевших кустов.
Во мраке ночном утонула
Там сеть телеграфных столбов.

Застыла холодная лужа
В размытых краях колеи.
Целует октябрьская стужа
Обмерзшие пальцы мои,

Привязанность, молодость, дружба
Промчались: развеялись сном.
Один. Многолетняя служба
Мне душу сдавила ярмом.

Ужели я в жалобах слезных
Ненужный свой век провлачу?
Улегся на рельсах железных,
Затих: притаился — молчу.

Я не любил её, я знал ...

Я не любил её, я знал,
Что не она поймёт поэта,
Что на язык души душа в ней без ответа;
Чего ж, безумец, в ней искал?
Зачем стихи мои звучали
Её восторженной хвалой
И малодушно возвещали
Её владычество и плен постыдный мой?
Зачем вверял я с умиленьем
Ей все мечты души моей?..
Туман упал с моих очей,
Её бегу я с отвращеньем!
Так, омрачённые вином,
Мы недостойному порою
Жмём руку дружеской рукою,
Приветствуем его с осклабленным лицом,
Красноречиво изливаем
Все думы сердца перед ним,

В трауре

Она была в трауре с длинной вуалью;
На небе горели в огне облака.

Черты ее нежно дышали печалью;
Небесные тайны качала река.

Но яркое небо — мираж непонятный,
Но думы печали — обманы минут;

А строгие строфы скользят невозвратно,
Скользят и не дышат,— и вечно живут.

Ожиданья

Нет! ожиданья еще не иссякли!
Еще не вполне
Сердце измучено. Это не знак ли —
Поверить весне?

Нет! ожиданья еще не иссякли!
Но только на дне
Скорбной души, как в святом табернакле,
Молчат в тишине.

Нет! ожиданья еще не иссякли!
В какой же стране,
В поле, в чертоге иль в сумрачной сакле
Им вспыхнуть в огне?

Нет! ожиданья еще не иссякли!
И, друг старине,
Будущей жизни черчу я пентакли
При вещей луне.

В первый раз

Было? Не знаю. Мальстрёмом крутящим
Дни все, что было, сметают на дно.
Зельем пьянящим, дышу настоящим,
Заревом зорь мир застлало оно.

Прошлое сброшу, пустую одежду;
Годы — что полки прочитанных книг!
Я это — ты, ныне вскинутый, между
«Было» и «будет» зажегшийся миг.

В первый раз поле весной опьянело,
В первый раз город венчала зима,
В первый раз, в храмине туч, сине-белой
Молнией взрезана плотная тьма!

Под красным вязом крыльцо и двор...

Под красным вязом крыльцо и двор,
Луна над крышей как злат бугор.

На синих окнах накапан лик:
Бредет по туче седой Старик.

Он смуглой горстью меж тихих древ
Бросает звезды — озимый сев.

Взрастила нива, и зерна душ
Со звоном неба спадают в глушь.

Я помню время, оно, как звук,
Стучало клювом в древесный сук.

Я был во злаке, но костный ум
Уж верил в поле и водный шум.

В меже под елью, где облак-тын,
Мне снились реки златых долин.

Крестьянин и змея

Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,
   Не по-пустому жить без дела,
Нет, няньчить у него детей она хотела:
   Хлеб слаще нажитый трудом!
«Я знаю», говорит она: «худую славу,
   Которая у вас, людей,
     Идет про Змей,
   Что все они презлого нраву;
   Из древности гласит молва,
  Что благодарности они не знают;
  Что нет у них ни дружбы, ни родства;
Что даже собственных детей они съедают.
Всё это может быть: но я не такова.
Я сроду никого не только не кусала,
    Но так гнушаюсь зла,

Гимн взятке

Пришли и славословим покорненько
тебя, дорогая взятка,
все здесь, от младшего дворника
до того, кто в золото заткан.

Всех, кто за нашей десницей
посмеет с укором глаза̀ весть,
мы так, как им и не снится,
накажем мерзавцев за зависть.

Чтоб больше не смела вздыматься хула,
наденем мундиры и медали
и, выдвинув вперед убедительный кулак,
спросим: «А это видали?»

Декрет о натуральном налоге на яйца

Крестьянин!
Яичная разверстка отменяется.
На 282 миллиона штук меньше налог на яйца.
Ты узнаешь это
из следующего декрета.

1.При разверстке должно было сдаваться 682 миллиона яиц.

2.При налоге 400 миллионов штук сдается.

3.Значит, даже в сравнении с разверсткой
вот сколько у крестьян для обмена остается.
Некоторые скажут:
«Написать, мол, все можно.
Все равно непосильная тяжесть на крестьян наложена».

Страницы