Стихи советских поэтов

Нашему юношеству

На сотни эстрад бросает меня,
на тысячу глаз молодежи.
Как разны земли моей племена,
и разен язык
     и одежи!
Насилу,
   пот стирая с виска,
сквозь горло тоннеля узкого
пролез.
   И, глуша прощаньем свистка,
рванулся
    курьерский
         с Курского!
Заводы.
    Березы от леса до хат
бегут,
  листками вороча,
и чист,
   как будто слушаешь МХАТ,
московский говорочек.
Из-за горизонтов,
        лесами сломанных,
толпа надвигается
        мазанок.

Три тысячи и три сестры

Помните
    раньше
       дела провинций? —
Играть в преферанс,
         прозябать
             и травиться.
Три тысячи три,
       до боли скул,
скулили сестры,
       впадая в тоску.
В Москву!
    В Москву!!
         В Москву!!!
                 В Москву!!!!
Москва белокаменная,
          Москва камнекрасная
всегда
   была мне
       мила и прекрасна.
Но нам ли
    столицей одной утолиться?!
Пиджак Москвы
       для Союза узок.
И вижу я —

Итоги

Были
    дни Рождества,
Нового года,
праздников
    и торжества
пива
 и водок…
Был
 яд в четвертях
в доме рабочего.
Рюмки
   в пальцах вертя —
уставали потчевать.
В селах
   лился самогон…
Кто
 его
   не тянет?!
Хлеба
   не один вагон
спили
   крестьяне.
От трудов
    своих
       почив,
занавесившись с опаскою,
выдували
    нэпачи
зашипевшее шампанское.
Свою
  поддерживая стать,
воспоминаньями овеяны,

Звуки печали

Скучные песни, грустные звуки,
Дайте свободно вздохнуть.
Вы мне приносите тяжкие муки,
Больно терзаете грудь.

Дайте отрады, дайте покоя,
Дайте мне крепко заснуть.
Думы за думами смутного роя,
Вы мне разбили мой путь.

Смолкните, звуки — вестники горя,
Слезы уж льются из глаз.
Пусть успокоится горькая доля.
Звуки! Мне грустно от вас!

Звуки печали, скорбные звуки,
Долго ль меня вам томить?
Скоро ли кончатся тяжкие муки,
Скоро ль спокойно мне жить?

Выходит Мария отвесив поклон...

Выходит Мария, отвесив поклон,
Мария выходит с тоской на крыльцо,—
а мы, забежав на высокий балкон,
поем, опуская в тарелку лицо.
Мария глядит
и рукой шевелит,
и тонкой ногой попирает листы,—
а мы за гитарой поем да поем,
да в ухо трубим непокорной жены.
Над нами встают золотые дымы,
за нашей спиной пробегают коты,
поем и свистим на балкончике мы,—
но смотришь уныло за дерево ты.
Остался потом башмачок да платок,
да реющий в воздухе круглый балкон,
да в бурое небо торчит потолок.

С товарищеским приветом, Маяковский

Дралось
некогда
греков триста
сразу с войском персидским всем.
Так и мы.
Но нас,
футуристов,
нас всего — быть может — семь.
Тех
нашли у истории в пылях.
Подсчитали
всех, кто сражен.
И поют
про смерть в Фермопилах.
Восхваляют, что лез на рожон.
Если петь
про залезших в щели,
меч подъявших
и павших от, —
как не петь
нас,
у мыслей в ущелье,
не сдаваясь, дерущихся год?
Слава вам!
Для посмертной лести
да не словит вас смерти лов.

После изъятий

Известно:
у меня
и у бога
разногласий чрезвычайно много.
Я ходил раздетый,
ходил босой,
а у него —
в жемчугах ряса.
При виде его
гнев свой
еле сдерживал.
Просто трясся.
А теперь бог — что надо.
Много проще бог стал.
Смотрит из деревянного оклада.
Риза — из холста.
—Товарищ бог!
Меняю гнев на милость.
Видите —
даже отношение к вам немного переменилось:
называю «товарищем»,
а раньше —
«господин».
(И у вас появился товарищ один.)
По крайней мере,

Не для нас поповские праздники

Пусть богу старухи молятся.
Молодым —
          не след по церквам.
Эй,
      молодежь!
           Комсомольцы
призывом летят к вам.
Что толку справлять рождество?
Елка —
    дурням только.
Поставят елкин ствол
и топочут вокруг польки.
Коммунистово рождество —
день Парижской Коммуны.
В нем родилась,
       и со дня с того
Коммунизм растет юный.
Кровь,
           что тогда лилась
Парижем
    и грязью предместий,
Октябрем разгорелась,

Твердые деньги — твердая почва для смычки крестьянина и рабочего

Каждый знает:
      водопады бумажные
для смычки
      с деревней
            почва неважная.
По нужде
        совзнаками заливала казна.
Колебался,
      трясся
         и падал совзнак.
Ни завод не наладишь,
            ни вспашку весеннюю.
Совзнак —
      что брат
         японскому землетрясению.
Каждой фабрике
         и заводу
лили совзнаки
      в котлы,
             как воду.
Как будто много,
           а на деле —
Раз десять скатились

Дядя Эмэспэо

Славлю,
      от восторга воя,
дядю
    ЭМЭСПЭО я.
Видит дядя:
       вузовцы
в голод
   знанием грузятся.
На голодных вузов глядя,
вдрызг
   расчувствовался дядя.
Говорит,
       глаза коряча:
«Вот вам —
        завтрак разгорячий
Черноморских
      устриц с писком
заедайте
      супом-биском.
Ешьте,
   если к дичи падки,
на жаркое
    куропатки.
Рыбку ели?
    Ах, не ели?
Вот
 на третье вам —
         форели.

Страницы