Константин Николаевич Батюшков

К Гнедичу

Только дружба обещает
Мне бессмертия венок;
Он приметно увядает,
Как от зноя василек.
Мне оставить ли для славы
Скромную стезю забавы?
Путь к забавам проложен,
К славе тесен и мудрен!
Мне ль за призраком гоняться,
Лавры с скукой собирать?
Я умею наслаждаться,
Как ребенок всем играть,
И счастлив!.. Досель цветами
Путь ко счастью устилал,
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
Пел от лени и досуга;
Муза мне была подруга;
Не был ей порабощен.

Веселый час

Вы, други, вы опять со мною
Под тенью тополей густою,
С златыми чашами в руках,
С любовью, с дружбой на устах!

Други! сядьте и внемлите
Музы ласковой совет.
Вы счастливо жить хотите
На заре весенних лет?
Отгоните призрак славы!
Для веселья и забавы
Сейте розы на пути;
Скажем юности: лети!
Жизнью дай лишь насладиться,
Полной чашей радость пить:
Ах! не долго веселиться
И не веки в счастьи жить!

Источник

Буря умолкла, и в ясной лазури
Солнце явилось на западе нам;
Мутный источник, след яростной бури,
С ревом и с шумом бежит по полям!
Зафна! Приближься: для девы невинной
Пальмы под тенью здесь роза цветет;
Падая с камня, источник пустынный
С ревом и с пеной сквозь дебри течет!

К Дашкову

Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах издранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутье видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священный
Слезами скорби омочил.

Мой гений

О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой — любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.

В.Л. Пушкину

  Чутьем поэзию любя,
Стихами лепетал ты, знаю, в колыбели;
  Ты был младенцем, и тебя
Лелеял весь Парнас и музы гимны пели,
Качая колыбель усердною рукой:
  «Расти, малютка золотой!
  Расти, сокровище бесценно!
  Ты наш, в тебе запечатленно
  Таланта вечное клеймо!
Ничтожных должностей свинцовое ярмо
    Твоей не тронет шеи:
  Эротов розы и лилеи,
  Счастливы Пафоса затеи,
Гулянья, завтраки и праздность без трудов,
Жизнь без раскаянья, без мудрости плодов,
    Твои да будут вечно!

Ты знаешь, что изрек...

    Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?
  Рабом родится человек,
    Рабом в могилу ляжет,
  И смерть ему едва ли скажет,
  Зачем он шел долиной чудной слез,
  Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Сравнение

«Какое сходство Клит с Суворовым имел?»
  — «Нималого!» — «Большое».
—«Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел
И пекся об одном желудке и покое;
Великий вождь вставал с зарей для ратных дел,
  А Клит спал часто по неделе».
—«Всё так! да умер он, как вождь сей… на постеле».

Н.И. Гнедичу («По чести, мудрено в санях или верхом...»)

По чести, мудрено в санях или верхом,
 Когда кричат: «марш, марш, слушай!» кругом,
  Писать тебе, мой друг, посланья…
 Нет! Музы, убоясь со мной свиданья,
Честненько в Петербург иль бог знает куда
  Изволили сокрыться.
  А мне без них беда!
Кто волком быть привык, тому не разучиться
По-волчьи и ходить, и лаять завсегда.
 Частенько, погрузясь в священну думу,
  Не слыша барабанов шуму
И крику резкого осанистых стрелков,
Я крылья придаю моей ужасной кляче
 И прямо — на Парнас!— или иначе,

Страницы