Константин Николаевич Батюшков

Снегами погребен, угрюмый Неман спал.
Равнину льдистых вод и берег опустелый
  И на брегу покинутые села
    Туманный месяц озарял.
Всё пусто… Кое-где на снеге труп чернеет,
И брошенных костров огонь, дымяся, тлеет,
    И хладный, как мертвец,
    Один среди дороги,
    Сидит задумчивый беглец
Недвижим, смутный взор вперив на мертвы ноги.

Какое торжество готовит древний Рим?
  Куда текут народа шумны волны?
К чему сих аромат и мирры сладкий дым,
  Душистых трав кругом кошницы полны?
До Капитолия от Тибровых валов,
  Над стогнами всемирныя столицы,
К чему раскинуты средь лавров и цветов
  Бесценные ковры и багряницы?
К чему сей шум? К чему тимпанов звук и гром?
  Веселья он или победы вестник?
Почто с хоругвией течет в молитвы дом
  Под митрою апостолов наместник?
Кому в руке его сей зыблется венец,
  Бесценный дар признательного Рима?

  Сот меда с молоком —
И Маин сын тебе навеки благосклонен!
  Алкид не так-то скромен:
Дай две ему овцы, дай кОзу и с козлом;
Тогда он на овец прольет благословенье
  И в снедь не даст волкам.
  Храню к богам почтенье,
  А стада не отдам
  На жертвоприношенье.
  По совести! Одна мне честь, —
Что волк его сожрал, что бог изволил съесть.

  Любимец строгой Мельпомены,
Прости усердный стих безвестному певцу!
  Не лавры к твоему венцу,
  Рукою дерзкою сплетенны,
Я в дар тебе принес. К чему мой фимиам
Творцу «Димитрия», кому бессмертны музы,
  Сложив признательности узы,
    Открыли славы храм?
А храм сей затворен для всех зоилов строгих,
Богатых завистью, талантами убогих.
Ах, если и теперь они своей рукой
Посмеют к твоему творенью прикасаться,
А ты, наш Эврипид, чтоб позабыть их рой,
  Захочешь с музами расстаться
    И боле не писать,