Поэзия

Канун купалы

Не туман белеет в темной роще,
Ходит в темной роще богоматерь,
По зеленым взгорьям, по долинам
Собирает к ночи божьи травы.

Только вечер им остался сроку,
Да и то уж солнце на исходе:
Застят ели черной хвоей запад,
Золотой иконостас заката…

Уж в долинах сыро, пали тени,
Уж луга синеют, пали росы,
Пахнет под росою медуница,
Золотой венец по роще светит.

Как туман, бела ее одежда,
Голубые очи точно звезды,
Соберет она цветы и травы
И снесет их к божьему престолу.

1903

Чиж и еж

    Уединение любя,
Чиж робкий на заре чирикал про себя,
Не для того, чтобы похвал ему хотелось,
  И не за что; так как-то пелось!
  Вот, в блеске и во славе всей,
  Феб лучезарный из морей
      Поднялся.
Казалось, что с собой он жизнь принес всему,
      И в сретенье ему
Хор громких соловьев в густых лесах раздался.
  Мой Чиж замолк. «Ты что ж»,
  Спросил его с насмешкой Еж:
    «Приятель, не поешь?» —
«Затем, что голоса такого не имею,
  Чтоб Феба я достойно величал»,

Мадригал

«Душа телесна!» ты всех уверяешь смело:
     Я соглашусь, любовию дыша:
Твое прекраснейшее тело
     Не что иное как душа! ..

На Родине

Роскошны вы, хлеба заповедные
Родимых нив, —
Цветут, растут колосья наливные,
А я чуть жив!
Ах, странно так я создан небесами,
Таков мой рок,
Что хлеб полей, возделанных рабами,
Нейдет мне впрок!

Вступительное слово «Свистка» к читателям

В те дни, когда в литературе
Порядки новые пошли,
Когда с вопросом о цензуре
Начальство село на мели,
Когда намеком да украдкой
Касаться дела мудрено;
Когда серьезною загадкой
Всё занято, поглощено,
Испугано,— а в журналистах
Последний помрачает ум
Какой-то спор о нигилистах,
Глупейший и бесплодный шум;
Когда при помощи Пановских
Догадливый антрепренер
И вождь «Ведомостей московских»,
Почуяв время и простор,
Катков, прославленный вития,
Один с Москвою речь ведет,

Олегов щит

1

«Аллах! пролей на нас твой свет!
Краса и сила правоверных!
Гроза гяуров лицемерных!
     Пророк твой — Магомет!..»

2

«О наша крепость и оплот!
Великий Бог! веди нас ныне,
Как некогда ты вел в пустыне
     Свой избранный народ!..»

Глухая полночь! Все молчит!
Вдруг… из-за туч луна блеснула
И над воротами Стамбула
     Олегов озарила щит.

Студенты

Проехав все моря и континенты,
Пускай этнограф в книгу занесёт,
Что есть такая нация — студенты,
Весёлый и особенный народ!

Понять и изучить их очень сложно.
Ну что, к примеру, скажете, когда
Все то, что прочим людям невозможно,
Студенту — наплевать и ерунда!

Вот сколько в силах человек не спать?
Ну день, ну два… и кончено! Ломается!
Студент же может сессию сдавать,
Не спать неделю, шахмат не бросать
Да плюс ещё влюбиться ухитряется.

1966 г.

Я мечтою ловил уходящие тени...

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уже ночь наступила,

Время («Еще прохладу струй студеных...»)

Еще прохладу струй студеных
Не иссушил жестокий круг…
Здесь, в переливах я зеленых —
Твоих, необозримый луг.

Ветров раскатистые гулы.
Всё где-то это видел взор.
Всё тот же топчет дед сутулый
Рассыпчатый цветов ковер.

Проходит дед стопою лютой.
Пройди — но цвет полей не тронь…
Идет: на плуг ложится круто
Шершавая его ладонь.

Необозримых пашней пахарь —
Над зацветающей весной…
Круговоротов грозных знахарь,
Яви же жирный перегной.

Страницы