Владимир Маяковский стихи

Чудовищные похороны

Мрачные до черного вышли люди,
тяжко и чинно выстроились в городе,
будто сейчас набираться будет
хмурых монахов черный орден.

Траур воронов, выкаймленный под окна,
небо, в бурю крашеное, —
все было так подобрано и подогнано,
что волей-неволей ждалось страшное.

Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,
пыльного воздуха сухая охра,
вылез из воздуха и начал ехать
тихий катафалк чудовищных похорон.

Встревоженная о́жила глаз масса,
гору взоров в гроб бросили.
Вдруг из гроба прыснула гримаса,
после —

Дачный случай

Я
   нынешний год
          проживаю опять
в уже
  классическом Пушкино.
Опять
      облесочкана
        каждая пядь,
опушками обопушкана.
Приехали гости.
         По праздникам надо.
Одеты —
       подстать гостью́.
И даже
   один
        удержал из оклада
на серый
       английский костюм.
Одёжным
        жирком
        отложились года,
обуты —
       прилично очень.
«Товарищи»
        даже,
        будто «мадам»,

Хулиган («Республика наша в опасности...»)

  Республика наша в опасности.
                В дверь
  лезет
     немыслимый зверь.
  Морда матовым рыком гулка́,
  лапы —
      в кулаках.
  Безмозглый,
        и две ноги для ляганий,
  вот — портрет хулиганий.
  Матроска в полоску,
           словно леса́.
  Из этих лесов
         глядят телеса.
  Чтоб замаскировать рыло мандрилье,
  шерсть
     аккуратно
          сбрил на рыле.
  Хлопья пудры
         («Лебяжьего пуха»!),
  бабочка-галстук

Про Феклу, Акулину, корову и бога

Нежная вещь — корова.
Корову
    не оставишь без пищи и крова.
Что человек —
жить норовит меж ласк
               и нег.
Заботилась о корове Фекла,
ходит вокруг да около.
Но корова —
          чахнет раз от разу.
То ли
         дрянь какая поедена и попита,
то ли
         от других переняла заразу,
то ли промочила в снегу копыта, —
только тает корова,
         свеча словно.
От хворобы
        никакая тварь не застрахована.
Не касается корова
         ни жратвы,

Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка

По небу
   тучи бегают,
дождями
      сумрак сжат,
под старою
    телегою
рабочие лежат.
И слышит
    шепот гордый
вода
 и под
    и над:
«Через четыре
      года
здесь
    будет
    город-сад!»
Темно свинцовоночие,
и дождик
       толст, как жгут,
сидят
  в грязи
     рабочие,
сидят,
  лучину жгут.
Сливеют
    губы
      с холода,
но губы
   шепчут в лад:
«Через четыре
      года
здесь

Посмотрим сами, покажем им

Рабочий Москвы,
        ты видишь
            везде:
в котлах —
     асфальтное варево,
стропилы,
     стук
       и дым весь день,
и цены
   сползают товаровы.
Союз расцветет
       у полей в оправе,
с годами
    разделаем в рай его.
Мы землю
     завоевали
         и правим,
чистя ее
    и отстраивая.
Буржуи
    тоже,
      в кулак не свистя,
чихают
   на наши ды́мы.
Знают,
   что несколько лет спустя —
мы —

От примет кроме вреда ничего нет

Каждый крестьянин
         верит в примету.
Который — в ту,
                который — в эту.
Приметами
       не охранишь
             свое благополучьице.
Смотрите,
    что от примет получится.
Ферапонт косил в поле,
вдруг — рев:
          «Ферапонт!
               Эй!
Сын подавился —
         корчит от боли.
За фельдшером
              беги скорей!»
Ферапонт
    работу кинул —
бежит.
    Не умирать же единственному сыну.
Бежит,

Журнал «Крысодав»

Днем —
благоденствуют дома и домишки:
ни таракана,
ни мышки.
Товарищ,
на этом не успокаивайся очень —
подожди ночи.
При лампе — ничего.
А потушишь ее —
из-за печек,
из-под водопровода
вылазит тараканьё
всевозможного рода:
черные,
желтые,
русые —
усатые,
безусые.
Пустяк, что много,
полезут они —
и врассыпную —
только кипятком шпарни.
Но вот,
задремлете лишь,
лезет
из щелок
разная мышь.
Нам
мышь не страшна.

Страницы