Владимир Маяковский стихи

Стих резкий о рулетке и железке

Общий вид

Есть одно учреждение,
оно
имя имеет такое — «Казино́».

Помещается в тесноте — в Каретном ряду, —
а деятельность большая — желдороги, банки.
По-моему,
к лицу ему больше идут
просторные помещения на Малой Лубянке.

Железная дорога

В 12 без минут
или в 12 с минутами.
Воры, воришки,
плуты и плутики
с вздутыми карманами,
с животами вздутыми
вылазят у «Эрмитажа», остановив «дутики».
Две комнаты, проплеванные и накуренные.

Весенний вопрос

Страшное у меня горе.
Вероятно —
          лишусь сна.
Вы понимаете,
             вскоре
в РСФСР
    придет весна.
Сегодня
    и завтра
        и веков испокон
шатается комната —
          солнца пропойца.
Невозможно работать.
          Определенно обеспокоен.
А ведь откровенно говоря —
        совершенно не из-за чего беспокоиться.
Если подойти серьезно —
                так-то оно так.
Солнце посветит —
        и пройдет мимо.
А вот попробуй —

Буржуй,— прощайся с приятными деньками — добьем окончательно твердыми деньгами

Мы хорошо знакомы с совзнаками,
со всякими лимонами,
         лимардами всякими.
Как было?
Пала кобыла.
У жёнки
поизносились одежонки.
Пришел на конный
         и стал торговаться.
Кони
   идут
      миллиардов по двадцать.
Как быть?
       Пошел крестьянин
            совзнаки копить.
Денег накопил —
         неописуемо!
Хоть сиди на них:
         целая уйма!
Сложил совзнаки в наибольшую из торб
и пошел,
      взваливши торбу на горб.
Пришел к торговцу:

Тропики

Смотрю:
    вот это —
         тропики.
Всю жизнь
     вдыхаю наново я.
А поезд
    прет торопкий
сквозь пальмы,
       сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
    не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
   растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
         воробейчики,
а видом —
     шантеклеры.

Нашему юношеству

На сотни эстрад бросает меня,
на тысячу глаз молодежи.
Как разны земли моей племена,
и разен язык
     и одежи!
Насилу,
   пот стирая с виска,
сквозь горло тоннеля узкого
пролез.
   И, глуша прощаньем свистка,
рванулся
    курьерский
         с Курского!
Заводы.
    Березы от леса до хат
бегут,
  листками вороча,
и чист,
   как будто слушаешь МХАТ,
московский говорочек.
Из-за горизонтов,
        лесами сломанных,
толпа надвигается
        мазанок.

Три тысячи и три сестры

Помните
    раньше
       дела провинций? —
Играть в преферанс,
         прозябать
             и травиться.
Три тысячи три,
       до боли скул,
скулили сестры,
       впадая в тоску.
В Москву!
    В Москву!!
         В Москву!!!
                 В Москву!!!!
Москва белокаменная,
          Москва камнекрасная
всегда
   была мне
       мила и прекрасна.
Но нам ли
    столицей одной утолиться?!
Пиджак Москвы
       для Союза узок.
И вижу я —

Итоги

Были
    дни Рождества,
Нового года,
праздников
    и торжества
пива
 и водок…
Был
 яд в четвертях
в доме рабочего.
Рюмки
   в пальцах вертя —
уставали потчевать.
В селах
   лился самогон…
Кто
 его
   не тянет?!
Хлеба
   не один вагон
спили
   крестьяне.
От трудов
    своих
       почив,
занавесившись с опаскою,
выдували
    нэпачи
зашипевшее шампанское.
Свою
  поддерживая стать,
воспоминаньями овеяны,

Несколько слов обо мне самом

Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я —
в читальне улиц —
так часто перелистывал гро̀ба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый забор,
и с каплями ливня на лысине купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
хитона оветренный край
целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!

С товарищеским приветом, Маяковский

Дралось
некогда
греков триста
сразу с войском персидским всем.
Так и мы.
Но нас,
футуристов,
нас всего — быть может — семь.
Тех
нашли у истории в пылях.
Подсчитали
всех, кто сражен.
И поют
про смерть в Фермопилах.
Восхваляют, что лез на рожон.
Если петь
про залезших в щели,
меч подъявших
и павших от, —
как не петь
нас,
у мыслей в ущелье,
не сдаваясь, дерущихся год?
Слава вам!
Для посмертной лести
да не словит вас смерти лов.

После изъятий

Известно:
у меня
и у бога
разногласий чрезвычайно много.
Я ходил раздетый,
ходил босой,
а у него —
в жемчугах ряса.
При виде его
гнев свой
еле сдерживал.
Просто трясся.
А теперь бог — что надо.
Много проще бог стал.
Смотрит из деревянного оклада.
Риза — из холста.
—Товарищ бог!
Меняю гнев на милость.
Видите —
даже отношение к вам немного переменилось:
называю «товарищем»,
а раньше —
«господин».
(И у вас появился товарищ один.)
По крайней мере,

Страницы