Лирика

Гость («Как прошлец иноплеменный...»)

Как прошлец иноплеменный
В облаках луна скользит.
Колокольчик отдаленный
То замолкнет, то звенит.
«Что за гость в ночи морозной?»
Мужу говорит жена,
Сидя рядом, в вечер поздный
Возле тусклого окна…

Вот кибитка подъезжает…
На высокое крыльцо
Из кибитки вылезает
Незнакомое лицо.
И слуга вошел с свечою,
Бедный вслед за ним монах:
Ныне позднею порою
Заплутался он в лесах.

Памяти А. И. Одоевского

1

Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походною палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений!

2

Окончилась бойня ...

Окончилась бойня.
        Веселье клокочет.
Смакуя детали, разлезлись шажком.
Лишь на Кремле
        поэтовы клочья
сияли по ветру красным флажком.
Да небо
    попрежнему
         лирикой зве́здится.
Глядит
    в удивленьи небесная звездь —
затрубадури́ла Большая Медведица.
Зачем?
    В королевы поэтов пролезть?
Большая,
     неси по векам-Араратам
сквозь небо потопа
         ковчегом-ковшом!
С борта
    звездолётом
         медведьинским братом

Мои прогулки сквозь улицы и переулки

На Четвертых Лихоборах
непорядков —
       целый ворох.
Что рабочий?!
       Даже люди
очень крупного ума
меж домами,
      в общей груде,
не найдут
     свои дома.
Нету места странней:
тут и нечет
     и чет
по одной стороне
в беспорядке течет.
Замечательный случай,
          единственный в мире:
№15,
   а рядом —
        4!
Почтальон,
     хотя и сме́тлив,
верст по десять мечет петли.
Не встретишь бо̀льших комиков,

Стих как бы шофера

Граждане,
    мне
      начинает казаться,
что вы
   недостойны
          индустриализации.
Граждане дяди,
         граждане тети,
Автодора ради —
       куда вы прете?!
Сто́ит
  машине
      распрозаявиться —
уже
 с тротуара
      спорхнула девица.
У автомобильного
       у колесика
остановилась
         для пудрения носика.
Объедешь мостовою,
а рядом
   на лужище
с «Вечерней Москвою»
встал совторгслужащий.
Брови
  поднял,

Гроб Анакреона

Всё в таинственном молчанье;
Холм оделся темнотой;
Ходит в облачном сиянье
Полумесяц молодой.
Вижу: лира над могилой
Дремлет в сладкой тишине;
Лишь порою звон унылый,
Будто лени голос милый,
В мертвой слышится струне.
Вижу: горлица на лире,
В розах кубок и венец…
Други, здесь почиет в мире
Сладострастия мудрец.
Посмотрите: на порфире
Оживил его резец!
Здесь он в зеркало глядится,
Говоря: «Я сед и стар,
Жизнью дайте ж насладиться;
Жизнь, увы, не вечный дар!»

Воздушная яхта

Ивану Лукашу

Я вскочила в Стокгольме на летучую яхту,
На крылатую яхту из березы карельской.
Капитан, мой любовник, встал с улыбкой на вахту,—
Закружился пропеллер белой ночью апрельской.

Опираясь на румпель, напевая из Грига,
Обещал он мне страны, где в цвету абрикосы,
Мы надменно следили эволюции брига,
Я раскрыла, как парус, бронзоватые косы.

Приставали к Венере, приставали к Сатурну,
Два часа пробродили по ледяной луне мы.
Там в саду урны с негой; принесли мне в сад урну.
На луне все любезны, потому что все немы.

Никогда, никогда

Ты сказала: «Пойдем мы с тобою туда,
Где впервые увиделись мы».
И пошли мы с тобой. И вела нас мечта
К лету знойному, вдаль от зимы.

Все твердил, что люблю. То же слышал в ответ.
Ручку нежно целуя твою,
Я тебе говорил, мое сердце, мой свет,
Что к тебе в своем сердце таю.

—Нам дорогой одной никогда не идти,—
Ты со вздохом сказала, грустя.
—Отчего же двум розам вблизи не цвести,
Лепестками — «люблю» шелестя?

Люблю глаза твои, мой друг...

Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…

Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Страницы