Стихи советских поэтов

Отойди от окна

Не ходи ты ко мне под окно
И зеленой травы не топчи;
Я тебя разлюбила давно,
Но не плачь, а спокойно молчи.

Я жалею тебя всей душою,
Что тебе до моей красоты?
Почему не даешь мне покою
И зачем так терзаешься ты?

Все равно я не буду твоею,
Я теперь не люблю никого,
Не люблю, но тебя я жалею,
Отойди от окна моего!

Позабудь, что была я твоею,
Что безумно любила тебя;
Я теперь не люблю, а жалею —
Отойди и не мучай себя!

Кофта фата

Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:
«Ты зеленые весны идешь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

Не потому ли, что небо голубо́,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
и острые и нужные, как зубочистки!

Сказка о дезертире, устроившемся недурненько, и о том, какая участь постигла его самого и семью шкурника

Хоть пока
     победила
         крестьянская рать,
хоть пока
     на границах мир,
но не время
        еще
           в землю штык втыкать,
красных армий
         ряды крепи!
Чтоб вовеки
        не смел
         никакой Керзон
брать на-пушку,
          горланить ноты, —
даже землю паша,
       помни
             сабельный звон,
помни
       марш
      атакующей
                  роты.
Молодцом
           на коня боевого влазь,
по земле

Американские русские

Петров
   Капла́ном
        за пуговицу пойман.
Штаны
   заплатаны,
        как балканская карта.
«Я вам,
    сэр,
     назначаю апо̀йнтман.
Вы знаете,
     кажется,
         мой апа̀ртман?
Тудой пройдете четыре блока,
потом
   сюдой дадите крен.
А если
   стритка̀ра набита,
           около
можете взять
      подземный трен.
Возьмите
    с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
        будто в телеге.
Слезете на ко́рнере

Который из них?

Товарищами
        были они
по крови,
       а не по штатам.
Под рванью шинели
         прикончивши дни,
бурчали
   вдвоем
      животом одним
и дрались
    вдвоем
       под Кронштадтом.
Рассвет
   подымался
       розоволик.
И в дни
   постройки
       и ковки
в два разных конца
          двоих
          развели
губкомовские путевки.
В трущобе
    фабричной
         первый корпел,
где путалась
       правда

Реквием

…И будет дух мой над тобой
Витать на крыльях голубиных.
М. Лохвицкая

Помилуй, Господи, Всесветлый Боже,
Царицу грез моих, Твою рабу,
И освяти ее могилы ложе,
И упокой ее в ея гробу…

И вознеси ее святую душу,
Великий Господи, в пречистый Рай…
А если я, Твой раб, любовь нарушу,
Своею милостью меня карай.

Даруй страдалице — любимой, милой—
Познать величие Твоих щедрот…
Господь, укрой ее! Господь, помилуй!
Услышь, о Господи, мой грешный рот…

Услышь мольбу мою, и, веру множа
В Твое сияние, внемли рабу:
Помилуй, Господи, Всесильный Боже,
Мою владычицу,— Твою рабу!

С архангельской высоты седла...

С архангельской высоты седла
Евангельские творить дела.
Река сгорает, верста смугла.
—О даль! Даль! Даль!

В пронзающей прямизне ресниц
Пожарищем налетать на птиц.
Копыта! Крылья! Сплелись! Свились!
О высь! Высь! Высь!

В заоблачье исчезать как снасть!
Двуочие разевать как пасть!
И не опомнившись — мертвым пасть:
О страсть!— Страсть!— Страсть!

Весенний вечер

Тихо струится река серебристая
В царстве вечернем зеленой весны.
Солнце садится за горы лесистые,
Рог золотой выплывает луны.

Запад подернулся лентою розовой,
Пахарь вернулся в избушку с полей,
И за дорогою в чаще березовой
Песню любви затянул соловей.

Слушает ласково песни глубокие
С запада розовой лентой заря.
С нежностью смотрит на звезды далекие
И улыбается небу земля.

Осса

Посвящается Тамаре Александровне Мейер.

На потолке сидела муха
ее мне видно на кровати
она совсем уже старуха
сидит и нюхает ладонь;
я в сапоги скорей оделся
и второпях надел папаху
поймал дубинку и по мухе
закрыв глаза хватил со всего размаху
Но тут увидел на косяке
свинью сидящую калачом
ударил я свинью дубинкой,
а ей как видно нипочем.
На печке славный Каратыгин
прицелил в ухо пистолет
ХЛОПНУЛ ВЫСТРЕЛ
Я прочитал в печатной книге,
что Каратыгину без малого сто лет
и к печке повернувшись быстро

Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума

Врангель прет.
      Отходим мы.
Врангелю удача.
На базаре
    две кумы,
вставши в хвост, судачат:
—Кум сказал, —
       а в ём ума —
я-то куму верю, —
что барон-то,
      слышь, кума,
меж Москвой и Тверью.
Чуть не даром
      все
          в Твери
стало продаваться.
Пуд крупчатки…
       — Ну,
          не ври! —
пуд за рупь за двадцать.
—А вина, скажу я вам!
Дух над Тверью водочный.
Пьяных
   лично по домам
водит околоточный.

Страницы