Лирика

А.М. Поццо («Я слышал те медлительные зовы...»)

Я слышал те медлительные зовы…
И — Ты…
И вот зовут… Ждет, Кто-то, Бирюзовый,
У роковой черты.

И там — в окне — прорезались Вогезы.
И там — в окне —
Отчетливо грохочут митральезы…
Пора — тебе и мне!

И я стою, шепча слова молитвы…
Судьба — веди!
Ты — в грохоты неумолимой битвы,
О Господи, сойди!

Свод неба тот же — бледно-бирюзовый…
И там набат!
Идет — туда: в молитвы, в зори, в зовы,
В грома, в рои гранат.

Игры кентавров

Кентавр бородатый,
мохнатый
и голый
на страже
у леса стоит.
С дубиной тяжелой
от зависти вражьей
жену и детей сторожит.

В пещере кентавриха кормит ребенка
пьянящим
своим молоком.
Шутливо трубят молодые кентавры над звонко
шумящим
ручьем.

Вскочивши один на другого,
копытами стиснувши спину,
кусают друг друга, заржав.
Согретые жаром тепла золотого,
другие глядят на картину,
а третьи валяются, ноги задрав.

Нет конца лесным тропинкам...

Нет конца лесным тропинкам.
Только встретить до звезды
Чуть заметные следы…
Внемлет слух лесным былинкам

Всюду ясная молва
Об утраченных и близких…
По верхушкам елок низких
Перелетные слова…

Не замечу ль по былинкам
Потаенного следа…
Вот она – зажглась звезда!
Нет конца лесным тропинкам.

2 сентября 1901.

Не бойся едких осуждений ...

Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал:
Не раз в чаду их мощный гений
Сном расслабленья засыпал.

Когда, доверясь их измене,
Уже готов у моды ты
Взять на венок своей Камене
Её тафтяные цветы,

Прости, я громко негодую;
Прости, наставник и пророк, —
Я с укоризной указую
Тебе на лавровый венок.

Когда по рёбрам крепко стиснут
Пегас удалым седоком,
Не горе, ежели прихлыстнут
Его критическим пером.

С кометы

Помнишь эту пурпурную ночь?
Серебрилась на небе Земля
И Луна, ее старшая дочь.
Были явственно видны во мгле
Океаны на светлой Земле,
Цепи гор, и леса, и поля.

И в тоске мы мечтали с тобой:
Есть ли там и мечта и любовь?
Этот мир серебристо-немой
Ночь за ночью осветит; потом
Будет гаснуть на небе ночном,
И одни мы останемся вновь.

Милый сон

Продлись, продлись, очарованье!
Ф. Тютчев

Друг моих былых мечтаний, милый сон,
Ты чредой чьих заклинаний воскрешен?

Кто отвеял безнадежность от мечты?
Та же нега, та же нежность, прежний — ты!

На тебе венок весенний васильков,
Над твоей улыбкой тени сладких слов.

Ты стоишь в кругу священном тишины;
Ты творишь волшебно-пленным луч луны,

Развеваешь все тревоги, словно дым;
Возвращаешь, нежно-строгий, мир — двоим.

Давний призрак, друг былого, милый сон,
Ты шепнул ли, что я снова воскрешен?

России

В стозарном зареве пожара,
Под ярый вопль вражды всемирной,
В дыму неукрощенных бурь, —
Твой облик реет властной чарой:
Венец рубинный и сапфирный
Превыше туч пронзил лазурь.

Россия! в злые дни Батыя,
Кто, кто монгольскому потопу
Возвел плотину, как не ты?
Чья, в напряженной воле, выя,
За плату рабств, спасла Европу
От Чингис-хановой пяты?

Тезей

Тезей уснул в венке из мирт и лавра.

Зыбь клонит мачту в черных парусах.
Зеленым золотом горит звезда Кентавра
На южных небесах.

Забыв о ней, гребцы склоняют вежды,
Поют в дремоте сладкой: О Тезей!
Вновь пропитал Кентавр ткань праздничной одежды
Палящим ядом змей.

Мы в радости доверчивы, как дети.
Нас тешит мирт, пьянит победный лавр.
Один Эгей не спал над морем в звездном свете,
Когда всходил Кентавр.

Душа, не знающая меры...

Душа, не знающая меры,
Душа хлыста и изувера,
Тоскующая по бичу.
Душа — навстречу палачу,
Как бабочка из хризалиды!
Душа, не съевшая обиды,
Что больше колдунов не жгут.
Как смоляной высокий жгут
Дымящая под власяницей…
Скрежещущая еретица,
—Саванароловой сестра —
Душа, достойная костра!

Прохожие и собаки

Шли два приятеля вечернею порой
И дельный разговор вели между собой,
    Как вдруг из подворотни
   Дворняжка тявкнула на них;
За ней другая, там еще две-три, и вмиг
Со всех дворов Собак сбежалося с полсотни.
Один было уже Прохожий камень взял:
«И, полно, братец!» тут другой ему сказал:
   «Собак ты не уймешь от лаю,
   Лишь пуще всю раздразнишь стаю;
Пойдем вперед: я их натуру лучше знаю».
И подлинно, прошли шагов десятков пять,
Собаки начали помалу затихать,
И стало, наконец, совсем их не слыхать.

Страницы