Стихи о душе

Гроб Оссиана

Под занавесою тумана,
Под небом бурь, среди степей,
Стоит могила Оссиана
В горах Шотландии моей.
Летит к ней дух мой усыпленный
Родимым ветром подышать
И от могилы сей забвенной
Вторично жизнь свою занять!..

Ребенка милого рожденье...

Ребенка милого рожденье
Приветствует мой запоздалый стих.
Да будет с ним благословенье
Всех ангелов небесных и земных!
Да будет он отца достоин,
Как мать его, прекрасен и любим;
Да будет дух его спокоен
И в правде тверд, как божий херувим.
Пускай не знает он до срока
Ни мук любви, ни славы жадных дум;
Пускай глядит он без упрека
На ложный блеск и ложный мира шум;
Пускай не ищет он причины
Чужим страстям и радостям своим,
И выйдет он из светской тины
Душою бел и сердцем невредим!

Надоело

Не высидел дома.
Анненский, Тютчев, Фет.
Опять,
тоскою к людям ведомый,
иду
в кинематографы, в трактиры, в кафе.

За столиком.
Сияние.
Надежда сияет сердцу глупому.
А если за неделю
так изменился россиянин,
что щеки сожгу огнями губ ему.

Осторожно поднимаю глаза,
роюсь в пиджачной куче.
«Назад,
наз-зад,
назад!»
Страх орет из сердца.
Мечется по лицу, безнадежен и скучен.

Последняя самая эта секунда ...

Последняя самая эта секунда,
секунда эта
     стала началом,
началом
    невероятного гуда.
Весь север гудел.
        Гудения мало.
По дрожи воздушной,
         по колебанью
догадываюсь —
        оно над Любанью.
По холоду,
     по хлопанью дверью
догадываюсь —
         оно над Тверью.
По шуму —
     настежь окна раскинул —
догадываюсь —
        кинулся к Клину.
Теперь грозой Разумовское за́лил.
На Николаевском теперь
           на вокзале.

Маленькая электрификация

1.В воскресенье
          от звона
          такой шум,
    что и весельчаку
        самоубийство
                 идет на ум.
    Звонить вручную —
               путь окольный.

2.Провел провода,
        кнопку нажал, —
    и бог
   моментально
            со своей колокольни
                  обулся
                    и прибежал.

Лев Толстой и Ваня Дылдин

Подмастерье
      Ваня Дылдин
был
  собою
     очень виден.
Рост
   (длинней моих стишков!) —
сажень
    без пяти вершков.
Си́лища!
    За ножку взяв,
поднял
    раз
      железный шкаф.
Только
    зря у парня сила:
глупый парень
       да бузила.
Выйдет,
    выпив всю пивную, —
переулок
    врассыпную!
Псы
  и кошки
      скачут прытки,
скачут люди за калитки.
Ходит
   весел и вихраст,
что ни слово —

№17

Кому
      в Москве
      неизвестна Никольская?
Асфальтная улица —
         ровная,
            скользкая.
На улице дом —
          семнадцатый номер.
Случайно взглянул на витрины
              и обмер.
Встал и врос
и не двинуться мимо,
мимо Ос—
авиахима.
Под стекло
     на бумажный листик
положены
     человечие кисти.
Чудовища рук
      оглядите поштучно —
одна черна,
     обгорела
         и скрючена,
как будто ее

Октябрьский марш

В мире
   яснейте
      рабочие лица, —
лозунг
  и прост
      и прям:
надо
 в одно человечество
          слиться
всем —
   нам,
       вам!
Сами
    жизнь
    и выжнем и выкуем.
Стань
  электричеством,
         пот!
Самый полный
      развей непрерывкою
ход,
 ход,
   ход!
Глубже
   и шире,
      темпом вот эдаким!
Крикни,
      победами горд —
«Эй,
 сэкономим на пятилетке
год,
 год,
   год!»

И скучно, и грустно!

И скучно, и грустно, и некого в карты надуть
В минуту карманной невзгоды…
Жена?.. но что пользы жену обмануть?
Ведь ей же отдашь на расходы!
Засядешь с друзьями, но счастия нет и следа—
И черви, и пики, и всё так ничтожно.
Ремизиться вечно не стоит труда,
Наверно играть невозможно…
Крепиться?.. Но рано иль поздно обрежешься вдруг,
Забыв увещанья рассудка…
И карты, как взглянешь с холодным вниманьем вокруг,—
Такая пустая и глупая шутка!..

Боа из кризантем

Вы прислали с субреткою мне вчера кризантэмы—
Бледновато-фиалковые, бледновато-фиалковые…
Их головки закудрились, ароматом наталкивая
Властелина Миррэлии на кудрявые темы…

Я имею намеренье Вам сказать в интродукции,
Что цветы мне напомнили о тропическом солнце,
О спеленатых женщинах, о янтарном румянце.
Но японец аляповат для моей репродукции.

Страницы