Лирика

Гимн обеду

Слава вам, идущие обедать миллионы!
И уже успевшие наесться тысячи!
Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны
и тысячи блюдищ всяческой пищи.

Если ударами ядр
тысячи Реймсов разбить удалось бы —
попрежнему будут ножки у пулярд,
и дышать попрежнему будет ростбиф!

Желудок в панаме! Тебя ль заразят
величием смерти для новой эры?!
Желудку ничем болеть нельзя,
кроме аппендицита и холеры!

Стой, подушка! ...

Стой, подушка!
      Напрасное тщенье.
Лапой гребу —
      плохое весло.
Мост сжимается.
        Невским течением
меня несло,
     несло и несло.
Уже я далёко.
      Я, может быть, за́ день.
За де́нь
    от тени моей с моста.
Но гром его голоса гонится сзади.
В погоне угроз паруса распластал.
—Забыть задумал невский блеск?!
Ее заменишь?!
      Некем!
По гроб запомни переплеск,
плескавший в «Человеке». —
Начал кричать.
      Разве это осилите?!
Буря басит —

Киноповетрие

Европа.
    Город.
        Глаза домищами шарили.
В глаза —
    разноцветные капли.
На столбах,
        на версту,
              на мильоны ладов:

В повестку дня

Ставка на вас,
       комсомольцы товарищи, —
на вас,
    грядущее творящих!
Петь
   заставьте
       быт тарабарящий!
Расчистьте
     квартирный ящик!
За десять лет —
        устанешь бороться, —
расшатаны
     — многие! —
            тряской.
Заплыло
    тиной
       быта болотце,
покрылось
     будничной ряской.
Мы так же
     сердца наши
           ревностью жжем —
и суд наш
     по-старому скорый:
мы
      часто
     наганом

Венера Милосская и Вячеслав Полонский

Сегодня я,
     поэт,
         боец за будущее,
оделся, как дурак.
        В одной руке —
венок
  огромный
      из огромных незабудищей,
в другой —
     из чайных —
           розовый букет.
Иду
  сквозь моторно-бензинную мглу
в Лувр.
Складку
   на брюке
        выправил нервно;
не помню,
     платил ли я за билет;
и вот
  зала,
     и в ней
        Венерино
дезабилье.
Первое смущенье.
        Рассеялось когда,
я говорю:

Весенняя ночь

Мир
  теплеет
        с каждым туром,
хоть белье
     сушиться вешай,
и разводит
     колоратуру
соловей осоловевший.
В советских
        листиках
         майский бред,
влюбленный
         весенний транс.
Завхоз,
   начканц,
         комендант
              и зампред
играют
   в преферанс.
За каждым играющим —
           красный стаж
длинит
   ежедневно
        времен река,
и каждый
       стоял,
         как верный страж,

Анчар

Кто мчится,
     кто скачет,
          кто лазит и носится
неистовей
    бешеного письмоносца?
Кто мчится,
     кто скачет,
          не пьет и не ест, —
проситель
    всех
      заседающих мест?
Кто мчится,
     кто скачет
         и жмется гонимо, —
и завы,
   гордясь,
      проплывают мимо?
Кто он,
   который
         каждому в тягость,
меж клумбами граждан —
             травою сорной?
Бедный родственник?
         Беглый бродяга?

Лицинию

Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице,
Венчанный лаврами, в блестящей багрянице,
Спесиво развалясь, Ветулий молодой
В толпу народную летит по мостовой?
Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят;
Смотри, как ликторы народ несчастный гонят!
Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд
Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд;
Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья,
Как будто дивного богов благословенья;
И дети малые и старцы в сединах,
Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах:

Стансы («Ни доброго взгляда, ни нежного слова...»)

Ни доброго взгляда, ни нежного слова—
Всего, что бесценно пустынным мечтам…
А сердце… а сердце все просит былого!
А солнце… а солнце — надгробным крестам!

И все — невозможно! и все — невозвратно!
Несбыточней бывшего нет ничего…
И ты, вся святая когда-то, развратна…
Развратна!— не надо лица твоего!..

Спуститесь, как флеры, туманы забвенья,
Спасите, укройте обломки подков…
Бывают и годы короче мгновенья,
Но есть и мгновенья длиннее веков!

На древе человечества высоком...

На древе человечества высоком
Ты лучшим был его листом,
Воспитанный его чистейшим соком,
Развит чистейшим солнечным лучом!
С его великою душою
Созвучней всех на нем ты трепетал!
Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл!

Не поздний вихрь, не бурный ливень летний
Тебя сорвал с родимого сучка:
Был многих краше, многих долголетней,
И сам собою пал, как из венка!

Страницы