Поэзия

Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,
   Не по-пустому жить без дела,
Нет, няньчить у него детей она хотела:
   Хлеб слаще нажитый трудом!
«Я знаю», говорит она: «худую славу,
   Которая у вас, людей,
     Идет про Змей,
   Что все они презлого нраву;
   Из древности гласит молва,
  Что благодарности они не знают;
  Что нет у них ни дружбы, ни родства;
Что даже собственных детей они съедают.
Всё это может быть: но я не такова.
Я сроду никого не только не кусала,
    Но так гнушаюсь зла,

Читаю…
    Но буквы
        казались
мрачнее, чем худший бред:
«Вчера
   на варшавском вокзале
убит
  советский полпред».
Паны воркуют.
      Чистей голубицы!
—Не наша вина, мол… —
           Подвиньтесь, паны́,
мы ищем тех,
      кто рево́львер убийцы
наводит на нас
      из-за вашей спины.
Не скроете наводчиков!
За шиворот молодчиков!
И видим:
    на плитах,
        что кровью намокли,
стоит
  за спиной
      Чемберлен * в монокле.
И мы

Табак не признан модным франтом,
Но человек с прямым умом,
Писатель с истинным талантом
Живут, как с другом, с табаком.
Нос образованный и дикий
Его издревле уважал,
И даже Фридрих, муж великий,
Табак в карман жилетный клал.
Наполеон пред жарким боем
Им разгонял свою тоску,
И вряд ли б он прослыл героем,
Когда б не нюхал табаку.
Табак смягчает нрав суровый,
Доводит к почестям людей:
Приятель мой через _бобковый_
Достиг _известных степеней_.
Табак, наш разум просветляя,

Смеркалось, жаркий день бледнел неуловимо,
Над озером туман тянулся полосой,
И кроткий образ твой, знакомый и любимый,
В вечерний тихий час носился предо мной.

Улыбка та ж была, которую люблю я,
И мягкая коса, как прежде, расплелась,
И очи грустные, по-прежнему тоскуя,
Глядели на меня в вечерний тихий час.