Владимир Владимирович Маяковский

Кровать.
     Железки.
         Барахло одеяло.
Лежит в железках.
        Тихо.
           Вяло.
Трепет пришел.
      Пошел по железкам.
Простынь постельная треплется плеском.
Вода лизнула холодом ногу.
Откуда вода?
      Почему много?
Сам наплакал.
      Плакса.
         Слякоть.
Неправда —
      столько нельзя наплакать.
Чёртова ванна!
      Вода за диваном.
Под столом,
        за шкафом вода.
С дивана,
     сдвинут воды задеваньем,

Пустяшный факт —
         а вот пожалте!
И месяцы
        даже
      его не истопали.
С вечера
       в Ялте
ждал «Севастополя».
Я пиво пил,
      изучал расписание,
охаживал мол,
      залив огибающий,
углублялся
          в круги
         для спасания
погибающих.
Всю ночь прождали.
         Солнце взвалив,
крымское
       утро
         разинулось в зное.
И вот
   «Севастополь»
         вылез в залив,
спокойный,
      как заливное.

У Петровой
     у Надежды
не имеется одежды.
Чтоб купить
     (пришли деньки!),
не имеется деньги́.
Ей
 в расцвете юных лет
растекаться в слезной слизи ли?
Не упадочница,
      нет!
Ждет,
      чтоб цены снизили.
Стонет
   улица
      от рева.
В восхищеньи хижины.
—Выходи скорей, Петрова, —
в лавке
   цены снижены.
Можешь
    в платьицах носиться
хошь с цветком,
      хошь с мушкою.
Снизили
    с аршина ситца
ровно

Колокола.
    Ни гудка,
        ни стука.
Бронзовая скука.
Патлы
   маслом прилампадя,
сапоги
   навакся,
в храм
   живот
     приносит дядя:
«Божья матерь —
       накося!»
Вместе с дядею —
       жена
шествует
    важно.
Как комод —
     сложена,
как павлин —
      ряжена.
Искрестилась толпа,
отмахала локоть.
Волосатого
    попа
надоть
   в лапу
     чмокать.
К дому,
   выполнив обряд,
прутся