Легкие стихи Маяковского

Кофта фата

Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:
«Ты зеленые весны идешь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

Не потому ли, что небо голубо́,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
и острые и нужные, как зубочистки!

Московский Китай

Чжан Цзо-лин
       да У Пей-фу
            да Суй да Фуй —
разбирайся,
     от усилий в мыле!
Натощак
    попробуй
        расшифруй
путаницу
     раскитаенных фамилий!

Служака

Появились
    молодые
превоспитанные люди —
Мопров
   знаки золотые
им
 увенчивают груди.
Парт-комар
    из МКК
не подточит
       парню
       носа:
к сроку
   вписана
         строка
проф—
     и парт—
        и прочих взносов.
Честен он,
    как честен вол.
В место
   в собственное
         вросся
и не видит
    ничего
дальше
   собственного носа.
Коммунизм
       по книге сдав,
перевызубривши «измы»,
он

Польша

Хотя
  по Варшаве
        ходят резво́,
ни шум не услышишь,
         ни спор,
одно звенит:
     офицерский звон
сабель,
   крестов
      и шпор.
Блестят
   позументы и галуны…
(как будто не жизнь,
            а балет!),
и сабля
   ясней молодой луны,
и золото эполет.
Перо у одних,
      у других тюльпан,
чтоб красило
      низкий лоб.
«Я, дескать, вельможный,
           я, дескать, пан,
я, дескать, не смерд,
         не холоп!»
Везде,

Дождемся ли мы жилья хорошего? Товарищи, стройте хорошо и дешево!

Десять лет —
      и Москва и Иваново
и чинились
     и строили наново.
В одном Иванове —
         триста домов!
Из тысяч квартир
        гирлянды дымов.
Лачужная жизнь —
            отошла давно.
На смывах
     октябрьского вала
нам жизнь
     хорошую
            строить дано,
и много рабочих
        в просторы домов
вселились из тесных подвалов.
А рядом с этим
         комики
такие строят домики:
на песке стоит фундамент —
а какая ставочка!

Марш двадцати пяти тысяч

Мы выбили
     белых
       орлов да ворон,
в боях
  по степям пролетали.
На новый
    ржаной
       недосеянный фронт —
сегодня
   вставай, пролетарий.
Довольно
        по-старому
         землю копать
да гнуть
   над сохою
       спини́щи.
Вперед, 25!
    Вперед, 25!
Стальные
    рабочие тыщи.
Не жди,
   голодая,
       кулацких забот,
не жди
   избавления с неба.
Колхоз
   голодуху
      мешками забьет,
мешками

Фабриканты оптимистов

Не то грипп,
не то инфлуэнца.
Температура
     ниже рыб.
Ноги тянет.
     Руки ленятся.
Лежу.
      Единственное видеть мог:
напротив — окошко
         в складке холстика —
«Фотография Теремок,
Т. Мальков и М. Толстиков».
Весь день
    над дверью
         звоночный звяк,
а у окошка
     толпа зевак.
Где ты, осанка?!
        Нарядность, где ты?!
Кто в шинели,
      а кто в салопе.
А на витрине
      одни Гамле́ты,
одни герои драм и опер.

Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели

Я тру
   ежедневно
        взморщенный лоб
в раздумье
     о нашей касте,
и я не знаю:
     поэт —
         поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
     толпа малышей, —
едва вкусившие славы,
а во́лос
   уже
     отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
        выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я,
 каюсь,
   во храме
        рвусь на скандал,
и крикнуть хочется:
           — Вон! —
А вызовут в суд, —

Две культуры

Пошел я в гости
          (в те года),
не вспомню имя-отчества,
но собиралось
      у мадам
культурнейшее общество.
Еда
 и поэтам —
вещь нужная.
И я
 поэтому
сижу
    и ужинаю.
Гляжу,
   культурой поражен,
умильно губки сжав.
Никто
      не режет
         рыб ножом,
никто
     не ест с ножа.
Поевши,
      душу веселя,
они
 одной ногой
разделывали
        вензеля,
увлечены тангой.
Потом
   внимали с мужеством,

Страницы