Владимир Владимирович Маяковский

Читайте железные книги!
Под флейту золо́ченой буквы
полезут копченые сиги
и золотокудрые брюквы.

А если веселостью песьей
закружат созвездия «Магги» —
бюро похоронных процессий
свои проведут саркофаги.

Когда же, хмур и плачевен,
загасит фонарные знаки,
влюбляйтесь под небом харчевен
в фаянсовых чайников маки!

Видит Антанта —
не разгрызть ореха.
Зря тщатся.
Зовет коммунистов
в Геную
посовещаться.
РСФСР согласилась.
И снова Франция начинает тянуть.
Авось, мол, удастся сломить разрухой.
Авось, мол, голодом удастся согнуть.
То Франция требует,
чтоб на съезд собрались какие-то дальние народы,
такие,
что их не соберешь и за годы.
То съезд предварительный требуют.
Решит, что нравится ей,
а ты, мол, сиди потом и глазей.
Ясно —
на какой бы нас ни звали съезд,
Антанта одного ждет —

Лапы елок,
          лапки,
            лапушки…
Все в снегу,
      а теплые какие!
Будто в гости
      к старой,
            старой бабушке
я
вчера
   приехал в Киев.
Вот стою
       на горке
         на Владимирской.
Ширь во-всю —
          не вымчать и перу!
Так
       когда-то,
      рассиявшись в выморозки,
Киевскую
      Русь
         оглядывал Перун.
А потом —
      когда
         и кто,
            не помню толком,

После боев
     и голодных пыток
отрос на животике солидный жирок.
Жирок заливает щелочки быта
и застывает,
     тих и широк.
Люблю Кузнецкий
        (простите грешного!),
потом Петровку,
          потом Столешников;
по ним
   в году
      раз сто или двести я
хожу из «Известий»
           и в «Известия».
С восторга бросив подсолнухи лузгать,
восторженно подняв бровки,
читает работница:
        «Готовые блузки.
Последний крик Петровки».