Владимир Владимирович Маяковский

Той стороне

Мы
не вопль гениальничанья —
«все дозволено»,
мы
не призыв к ножовой расправе,
мы
просто
не ждем фельдфебельского
«вольно!»,
чтоб спину искусства размять,
расправить.

Гарцуют скелеты всемирного Рима
на спинах наших.
В могилах мало́ им.
Так что ж удивляться,
что непримиримо
мы
мир обложили сплошным «долоем».

Баллада о доблестном Эмиле

Замри, народ! Любуйся, тих!
Плети венки из лилий.
Греми о Вандервельде стих,
о доблестном Эмиле!

С Эмилем сим сравнимся мы ль:
он чист, он благороден.
Душою любящей Эмиль
голубки белой вроде.

Не любит страсть Эмиль Чеку,
Эмиль Христова нрава:
ударь щеку Эмильчику —
он повернется справа.

Но к страждущим Эмиль премил,
в любви к несчастным тая,
за всех бороться рад Эмиль,
язык не покладая.

17 апреля

Мы
      о царском плене
забыли за 5 лет.
Но тех,
   за нас убитых на Лене,
никогда не забудем.
        Нет!
Россия вздрогнула от гнева злобного,
когда
   через тайгу
до нас
   от ленского места лобного —
донесся расстрела гул.
Легли,
   легли Октября буревестники,
глядели Сибири снега:
их,
      безоружных,
        под пуль песенки
топтала жандарма нога.
И когда
   фабрикантище ловкий
золотые
   горстьми загребал,
липла
   с каждой

Здравствуйте!

Украсьте цветами!
         Во флаги здания!
Снимите кепку,
         картуз
         и шляпу:
британский лев
          в любовном признании
нам
       протянул
      когтистую лапу.
И просто знать,
      и рабочая знать
годы гадала —
      «признать — не признать?»
На слом сомненья!
         Раздоры на слом!
О, гряди
послом,
О’Греди!
Но русский
      в ус усмехнулся капризно:
«Чего, мол, особенного —
            признан так признан!»
Мы славим

Сифилис

Пароход подошел,
        завыл,
           погудел —
и скован,
    как каторжник беглый.
На палубе
     700 человек людей,
остальные —
      негры.
Подплыл
    катерок
        с одного бочка̀.
Вбежав
    по лесенке хро̀мой,
осматривал
     врач в роговых очках:
«Которые с трахомой?»
Припудрив прыщи
           и наружность вымыв,
с кокетством себя волоча,
первый класс
      дефилировал
            мимо
улыбавшегося врача.
Дым
  голубой

Стабилизация быта

После боев
     и голодных пыток
отрос на животике солидный жирок.
Жирок заливает щелочки быта
и застывает,
     тих и широк.
Люблю Кузнецкий
        (простите грешного!),
потом Петровку,
          потом Столешников;
по ним
   в году
      раз сто или двести я
хожу из «Известий»
           и в «Известия».
С восторга бросив подсолнухи лузгать,
восторженно подняв бровки,
читает работница:
        «Готовые блузки.
Последний крик Петровки».

Без руля и без ветрил

На эфирном океане,
там,
 где тучи-борода,
громко плавает в тумане
радио-белиберда.
Утро.
     На столике стоит труба.
И вдруг
   как будто
       трубу прорвало́,
в перепонку
        в барабанную
              забубнила, груба:
«Алло!
   Алло!!
      Алло!!!
         Алло!!!!»
А затем —
    тенорок
       (держись, начинается!):
«Товарищи,
       слушайте
         очередной урок,
как сохранить
      и полировать яйца».
Задумался,

Перекопский энтузиазм!

Часто
     сейчас
        по улицам слышишь
разговорчики
      в этом роде:
«Товарищи, легше,
          товарищи, тише.
Это
 вам
   не 18-й годик!»
В нору
   влезла
      гражданка Кротиха,
в нору
   влез
    гражданин Крот.
Радуются:
    «Живем ничего себе,
                тихо.
Это
 вам
   не 18-й год!»
Дама
    в шляпе рубликов на́ сто
кидает
   кому-то,
      запахивая котик:
«Не толкаться!
      Но-но!

Несколько слов о моей жене

Морей неведомых далеким пляжем
идет луна —
жена моя.
Моя любовница рыжеволосая.
За экипажем
крикливо тянется толпа созвездий пестрополосая.
Венчается автомобильным гаражем,
целуется газетными киосками,
а шлейфа млечный путь моргающим пажем
украшен мишурными блестками.
А я?
Несло же, палимому, бровей коромысло
из глаз колодцев студеные ведра.
В шелках озерных ты висла,
янтарной скрипкой пели бедра?
В края, где злоба крыш,
не кинешь блесткой лесни.

Левый марш

Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой!

Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!

Страницы