Стихи о мире

Два зарева!— нет, зеркала...

М.А. Кузмину

Два зарева!— нет, зеркала!
Нет, два недуга!
Два серафических жерла,
Два черных круга

Обугленных — из льда зеркал,
С плит тротуарных,
Через тысячеверстья зал
Дымят — полярных.

Ужасные!— Пламень и мрак!
Две черных ямы.
Бессонные мальчишки — так —
В больницах: Мама!

Страх и укор, ах и аминь…
Взмах величавый…
Над каменностию простынь —
Две черных славы.

Так знайте же, что реки — вспять,
Что камни — помнят!
Что уж опять они, опять
В лучах огромных

Всем Титам и Власам РСФСР

По хлебным пусть местам летит,
пусть льется песня басом.
Два брата жили. Старший Тит
жил с младшим братом Власом.

Был у крестьян у этих дом
превыше всех домишек.
За домом был амбар, и в нем
всегда был хлеба лишек.

Был младший, Влас, умен и тих.
А Тит был глуп, как камень.
Изба раз расползлась у них,
пол гнется под ногами.

«Смерть без гвоздей,— промолвил Тит,
хоша мильон заплотишь,
не то, что хату сколотить,
и гроб не заколотишь».

Кандидат из партии

Сколько их?
       Числа им нету.
Пяля блузы,
       пяля френчи,
завели по кабинету
и несут
   повинность эту
сквозь заученные речи.
Весь
 в партийных причиндалах,
ноздри вздернул —
        крыши выше…
Есть бумажки —
       прочитал их,
нет бумажек —
      сам напишет.
Все
 у этаких
       в порядке,
не язык,
   а маслобой…
Служит
   и играет в прятки
с партией,
    с самим собой.
С классом связь?
       Какой уж класс там!

Два не совсем обычных случая

Ежедневно
как вол жуя,
стараясь за строчки драть, —
я
не стану писать про Поволжье:
про ЭТО —
страшно врать.
Но я голодал,
и тысяч лучше я
знаю проклятое слово — «голодные!»
Вот два,
не совсем обычные, случая,
на ненависть к голоду самые годные.

Застыли докладчики всех заседаний ...

Застыли докладчики всех заседаний,
не могут закончить начатый жест.
Как были,
     рот разинув,
           сюда они
смотрят на Рождество из Рождеств.
Им видима жизнь
        от дрязг и до дрязг.
Дом их —
     единая будняя тина.
Будто в себя,
      в меня смотрясь,
ждали
    смертельной любви поединок.
Окаменели сиренные рокоты.
Колес и шагов суматоха не вертит.
Лишь поле дуэли
        да время-доктор
с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.
Москва —

Колодники

Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,—
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.

Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперед тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.

Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.

«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»

О, не пытайся дух унять тревожный...

О, не пытайся дух унять тревожный,
Твою тоску я знаю с давних пор,
Твоей душе покорность невозможна,
Она болит и рвется на простор.

Но все ее невидимые муки,
Нестройный гул сомнений и забот,
Все меж собой враждующие звуки
Последний час в созвучие сольет,

В один порыв смешает в сердце гордом
Все чувства, врозь которые звучат,
И разрешит торжественным аккордом
Их голосов мучительный разлад.

Туман встает на дне стремнин...

Туман встает на дне стремнин,
Среди полуночной прохлады
Сильнее пахнет дикий тмин,
Гремят слышнее водопады.
Как ослепительна луна!
Как гор очерчены вершины!
В сребристом сумраке видна
Внизу Байдарская долина.
Над нами светят небеса,
Чернеет бездна перед нами,
Дрожит блестящая роса
На листьях крупными слезами…

Страницы