Стихи про небо

Москва — Кенигсберг

Проезжие — прохожих реже.
Еще храпит Москва деляг.
Тверскую жрет,
            Тверскую режет
сорокасильный «Каделяк».
Обмахнуло
     радиатор
         горизонта веером.
—Eins!
            zwei!
     drei! —
         Мотора гром.
В небо дверью —
аэродром.
Брик.
         Механик.
          Ньюбо́льд.
                  Пилот.
Вещи.
          Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки—
              ящеры.
Ходынка

Жид

Черт вас возьми,
черносотенная слизь,
вы
  схоронились
          от пуль,
           от зимы
и расхамились —
        только спаслись.
Черт вас возьми,
тех,
  кто —
за коммунизм
      на бумаге
             ляжет костьми,
а дома
   добреет
      довоенным скотом.
Черт вас возьми,
тех,
  которые —
коммунисты
         лишь
        до трех с восьми,
а потом
   коммунизм
           запирают с конторою.
Черт вас возьми,
вас,

Как небеса твой взор блистает...

Как небеса твой взор блистает
 Эмалью голубой,
Как поцелуй звучит и тает
 Твой голос молодой;

За звук один волшебной речи,
 За твой единый взгляд,
Я рад отдать красавца сечи,
 Грузинский мой булат;

И он порою сладко блещет,
 И сладостней звучит,
При звуке том душа трепещет,
 И в сердце кровь кипит.

Но жизнью бранной и мятежной
 Не тешусь я с тех пор,
Как услыхал твой голос нежный
 И встретил милый взор.

Вечер, как сажа...

Вечер, как сажа,
Льется в окно.
Белая пряжа
Ткет полотно.

Пляшет гасница,
Прыгает тень.
В окна стучится
Старый плетень.

Липнет к окошку
Черная гать.
Девочку-крошку
Байкает мать.

Взрыкает зыбка
Сонный тропарь:
«Спи, моя рыбка,
Спи, не гутарь».

На что жалуетесь?

Растет
   курьерский
       строительный темп.
В бригадах
    в ударных —
          тыщи.
И лишь,
   как рак на мели,
          без тем
прозаик
   уныло свищет.
Отмашем
       в четыре
       пятерку лет,
но этого
   мало поэту.
В затылок
    в кудластый
         скребется поэт,
а тем
    под кудрею —
        и нету.
Обрезовой
    пулей
       сельскую темь
кулак
    иссверлил, неистов.
Но, видите ли,

Советская Москва

Все ж, наклонясь над пропастью,
В века заглянув, ты, учитель,
Не замрешь ли с возвышенной робостью,
И сердце не полней застучит ли?

Столетья слепят Фермопилами,
Зеркалами жгут Архимеда,
Восстают, хохоча, над стропилами
Notre-Dame безымянной химерой;

То чернеют ужасом Дантовым,
То Ариэлевой дрожат паутиной,
То стоят столбом адамантовым,
Где в огне Революции — гильотина.

Но глаза отврати: не заметить ли
Тебе — тот же блеск, здесь и ныне?
Века свой бег не замедлили,
Над светами светы иные.

Земли, огня и ветра дщери...

Земли, огня и ветра дщери
меча зрачков лиловый пламень
сидели храбрые в пещере
вокруг огня. Тесали камень.
Тут птицы с крыльями носились
глядели в пламя сквозь очки
на камни круглые садились
тараща круглые зрачки.
Кыш летите вон отсюда
им сестры кричали взволновано
храм пещерного сосуда —
это место заколдовано.
Мы все вместе
служим в тресте
на машинках день и полночь
отбиваем знаки смыслов
дел бумажных полный стол тучь
мух жуков и корамыслов.
Только птицы прочь и кыш

Душа грустит о небесах...

Душа грустит о небесах,
Она не здешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов,
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной.

Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.

Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну…
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.

Нерон! ...

Лиле

Нерон!
Здравствуй!
Хочешь?
Зрелище величайшего театра,
Сегодня
бьются
государством в государство
16 отборных гладиаторов.

Куда легендам о бойнях Цезарей
перед былью,
которая теперь была!
Как на детском лице заря,
нежна ей
самая чудовищная гипербола.

Белкой скружишься у смеха в колесе,
когда узнает твой прах о том:
сегодня
мир
весь — Колизей,
и волны всех морей
по нем изостлались бархатом.

Осень. Чащи леса...

Осень. Чащи леса.
Мох сухих болот.
Озеро белесо.
Бледен небосвод.

Отцвели кувшинки,
и шафран отцвел.
Выбиты тропинки,
лес и пуст, и гол.

Только ты красива,
хоть давно суха,
в кочках у залива
старая ольха.

Женственно глядишься
в воду в полусне—
и засеребришься
прежде всех к весне.

Страницы