Стихи поэтов серебряного века

Обреченная

Бледные ручки коснулись рояля
Медленно, словно без сил.
Звуки запели, томленьем печаля.
Кто твои думы смутил,
Бледная девушка, там, у рояля?

Тот, кто следит за тобой,
—Словно акула за маленькой рыбкой —
Он твоей будет судьбой!
И не о добром он мыслит с улыбкой,
Тот, кто стоит за тобой.

С радостным видом хлопочут родные:
Дочка — невеста! Их дочь!
Если и снились ей грезы иные, —
Грезы развеются в ночь!
С радостным видом хлопочут родные.

Город

Один Париж —
         адвокатов,
           казарм,
другой —
        без казарм и без Эррио.
Не оторвать
      от второго
         глаза —
от этого города серого.
Со стен обещают:
         «Un verre de Koto
donne de I’energie».
Вином любви
      каким
         и кто
мою взбудоражит жизнь?
Может,
   критики
         знают лучше.
Может,
   их
         и слушать надо.
Но кому я, к черту, попутчик!
Ни души
      не шагает
         рядом.

Необычайная она! Сверх сил...

Необычайная она! Сверх сил!
Не обвиняй меня пока! Забыл!
Благословенна ты! Велел сказать —
Благословенна ты! А дальше гладь

Такая ровная… Постой: меж жен
Благословенна ты… А дальше звон
Такой ликующий…— Дитя, услышь:
Благословенна ты!— А дальше тишь
Такая…

Разные дети

Есть тихие дети. Дремать на плече
У ласковой мамы им сладко и днем.
Их слабые ручки не рвутся к свече, —
Они не играют с огнем.

Есть дети — как искры: им пламя сродни.
Напрасно их учат: «Ведь жжется, не тронь!»
Они своенравны (ведь искры они!)
И смело хватают огонь.

Есть странные дети: в них дерзость и страх.
Крестом потихоньку себя осеня,
Подходят, не смеют, бледнеют в слезах
И плача бегут от огня.

Исцеление угрюмых

Хочется посмеяться.
        Но где
           да как?
Средство для бодрости —
           подписка на Чудак.
Над кем смеетесь?
       Смеетесь над кем?
Это
 подписчики
       узнают в Чудаке .
В бюрократа,
     рифма,
        вонзись, глубока!
Кто вонзит?
       Сотрудники Чудака.
Умри,
  подхалим,
       с эпиграммой в боку!
Подхалима
    сатирой
          распнем по Чудаку.
Протекция держится
         где
          и на ком?
Эту

Маме («В старом вальсе штраусовском впервые...»)

В старом вальсе штраусовском впервые
Мы услышали твой тихий зов,
С той поры нам чужды все живые
И отраден беглый бой часов.

Мы, как ты, приветствуем закаты,
Упиваясь близостью конца.
Все, чем в лучший вечер мы богаты,
Нам тобою вложено в сердца.

К детским снам клонясь неутомимо,
(Без тебя лишь месяц в них глядел!)
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.

Трем Самозванцам жена...

Трем Самозванцам жена,
Мнишка надменного дочь,
Ты — гордецу своему
Не родившая сына…

В простоволосости сна
В гулкий оконный пролет
Ты, гордецу своему
Не махнувшая следом…

На роковой площади
От оплеух и плевков
Ты, гордеца своего
Не покрывшая телом…

В маске дурацкой лежал,
С дудкой кровавой во рту.
—Ты, гордецу своему
Не отершая пота…

—Своекорыстная кровь! —
Проклята, проклята будь
Ты — Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!

Здесь и там

1

Тайна смерти непонятна
Для больших умов;
Разгадать,— мы, вероятно,
Не имеем слов.

Мне догадка шепчет внятно:
«Верь моим словам:
Непонятное — понятно,
Но не здесь, а Там».

2

Мысль работает тревожно:
«Жил, всю жизнь греша,
И тебе навряд ли можно
Рая ждать, душа».

Друг, твое сомненье ложно;
Верь моим словам:
«Невозможное возможно,
Но не здесь, а Там».

3

Владикавказ — Тифлис

Только
   нога
      ступила в Кавказ,
я вспомнил,
      что я —
         грузин.
Эльбрус,
      Казбек.
         И еще —
         как вас?!
На гору
   горы грузи!
Уже
   на мне
      никаких рубах.
Бродягой, —
      один архалух.
Уже
   подо мной
         такой карабах,
что Ройльсу —
         и то б в похвалу.
Было:
   с ордой,
      загорел и носат,
старее
   всего старья,
я влез,
   веков девятнадцать назад,

Арнольдсон

…И время трет его своим крылом.
Ш. Бодлер

Элен себе искала компаньона,
Желая в заграничное турнэ;
Жан, встретясь с ней, сказал: «Je vous connais:
Вы — греза Гете и Тома — Миньона.

Хоть греза их, положим, без шиньона,
Я,— все равно,— готов продлить свой сон…
Итак, Элен, Вы для меня — Миньона,
Чей образ воплотился в Арнольдсон».

Пусть, пусть года — нещаднее пирата,
Все ж Арнольдсон — конечная Сперата,
В ее душе святой огонь горит.

О время, вредия! Смилуйся и сдобрись,—
О, подожди стирать слиянный образ
Двух гениев в лице одной Зигрид.

Страницы